Николай Асанов - Радиус взрыва неизвестен

Что же происходит с Галиной Сергеевной? Неужели ему суждено узнать, что и его могут полюбить, могут так же мучиться невысказанными словами, искать его взгляда, проникать в каждое движение души? Он боялся представить себе, что это может случиться, однако видел, что с Галиной Сергеевной происходило то же самое, что и с ним, когда он думал о том, как она уедет и исчезнет из его жизни. А Галина Сергеевна шла рядом, робкая, вдруг ставшая как бы меньше ростом, шла, держа его под руку, держа сильно, даже цепко, как никогда не держала раньше, и в то же время замедляя шаги, как будто боялась, что вот-вот за ближайшим поворотом ее остановят и задержат, а он уйдет…

Это так и случилось. За углом склада их встретил офицер с двумя солдатами, отрывисто спросил: «Староверов?» — и протянул руку за документами. Галина Сергеевна отшатнулась и вдруг прислонилась к стене склада. Один из солдат взял из рук Староверова его чемодан и спустился с ним в маленький катерок, на котором трепетал военный флаг. Офицер ждал. Староверов обернулся к Галине Сергеевне, сказал: «Я напишу вам!» Она молча кивнула. Офицер четко повернулся и пошел к катеру. Староверов сделал шаг за ним. Второй солдат замкнул это шествие, словно отрезал Староверова от Галины Сергеевны и доктора.

— Адрес! Адрес!.. — воскликнула она.

Офицер с неудовольствием, резко выразившимся на лице, остановился. Староверов бегом возвратился обратно и принял из дрожащих рук Галины Сергеевны крохотный листочек, только что вырванный из записной книжки. В это мгновение она вдруг раскрыла руки, как пытающаяся взлететь беспомощная птица — крылья, упала на его грудь и стала быстро целовать его лицо. Староверову вспомнилось прощание с матерью в день ухода на фронт, и он почувствовал, как защипало глаза. Может быть, это просто извечная женская жалость? Офицер строго кашлянул. Галина Сергеевна так же быстро оторвалась от Староверова и пошла за угол склада, не оглядываясь. На темно-синем платье, на плече, которым она прислонилась к стене, белело меловое пятно. Доктор, кивнув Староверову, бросился за ней. Может быть, для того, чтобы помочь ей, может быть, чтобы стереть это пятно. Староверов предупреждающе окликнул его:

— Доктор!..

Доктор обернулся, кивнул головой в знак того, что понял и что не станет отвечать на вопросы, и тоже скрылся за углом. Все кончилось.

В порту Староверова ждали. Как это часто бывает, здесь люди были куда спокойнее и деловитее, нежели там, куда достигала лишь тень опасности. Это ощущение было знакомо Староверову еще с войны. Во время фашистских атак тоже бывало, что в штабе фронта люди волновались и переоценивали возможности противника, а на месте боев, на передней линии фронта другие с яростной деловитостью отражали эти атаки и даже не раздумывали о том, какие далеко идущие последствия могут возникнуть, если их сопротивление будет сломлено. Можно было посчитать, что спокойствие это происходит из незнания подлинной обстановки, — как иногда и думали посланцы штаба, — но Староверову такая деловитая ожесточенность нравилась куда больше, нежели панические прогнозы на будущее, когда и настоящее-то еще не определилось.

Он с удовольствием поздоровался с встречающими; выяснил, что пожилой мужчина в белом — секретарь горкома, высокий — в шляпе и в темном — предгорсовета, а маленький порывистый человек в темных очках, с портфелем — санитарный инспектор города, и прошел к машине. Секретарь горкома сам повел машину, любезно спросил, бывал ли Староверов у них раньше, тут же заметил, что за последние годы на благоустройство города отпускают крупные суммы, и пообещал потом как-нибудь показать город по-настоящему.

Город понравился Староверову. Он был чист, розов от солнца и цветов, зелен от деревьев, все улицы вдоль моря были словно продуты ветром и лежали прямо, зато каждая улочка поперек обязательно упиралась в гору, и по ним в город спускались всадники на осликах. Ноги всадников были поджаты, на осликах торчали смешные шапки из листьев. Шли женщины в черных платьях и больших головных платках, которыми они закрывали лица. И над всем этим висел яркий белый солнечный свет, от которого прогретые камни домов светились розовым отблеском, — впрочем, это могла быть рефракция, а может быть, утомленный глаз так только и мог воспринять неистовый ливень света.

— Разве город открыт для въезда и выезда? — спросил Староверов, увидав эти цепочки людей и животных, бредущих вверх и вниз по крутым склонам.

— Нам думается, что опасность локализована, — ответил секретарь. — Во всяком случае, после изоляции заболевших вот уже третий день новых случаев нет.

— А с какими перерывами поступали первые больные?

— Почти все сразу. Восемь человек за один день.

— Вчера положили еще одного, — уточнил санитарный инспектор.

Секретарь горкома внезапно прибавил скорость, так что всех прижало к сиденьям. Большое лицо его с тяжелыми надбровными дугами, с толстым, грубым носом стало недобрым, словно окаменело.

Председатель горсовета отвернулся к окну, на щеке у него задвигался мускул, он сжал зубы, чтобы не сказать лишнего.

— Вирусологи приступили к работе? — спросил Староверов.

— Да, — коротко ответил секретарь, и Староверову послышалось недовольство в его голосе. Он невольно подумал: от ученых ждут по крайней мере не меньше, чем раньше ждали от бога.

Машина резко остановилась. Секретарь горкома вышел первым и вошел в подъезд длинного белого здания больницы. Больше он не притворялся добродушным хозяином, не пытался развлекать гостя. И все поспешили за ним.

Главврач, встретивший их на пороге своего кабинета, коротко представившись: «Ермаков!» — открыл сейф и достал из него план города. На нем красными кружками были отмечены места, где обнаружили больных. Все склонились над планом, только Ермаков остался стоять, чуть сгорбившись, сунув руки в карманы просторного чесучового пиджака, чутко прислушиваясь волосатым ухом к тому, что делается за дверью, готовый по первому зову выйти.

Представители города, взглянув на план, на который, наверно, смотрели не одну сотню раз, уставились в Староверова. Он чувствовал их взгляды, но, не отрывался от плана, оттягивая опасную минуту, когда надо будет что-то отвечать, как-то успокаивать взволнованных людей. Теперь-то он видел, как они взволнованы.

Отметки на плане были разбросаны в разных местах. По ним ни о чем нельзя было судить. Староверов сказал:

— Насколько я понимаю, отмечены квадраты, из которых больные поступили к вам. Но ведь они могли подхватить инфекцию на работе? Нельзя ли уточнить здесь же, на плане, где они находились до заболевания? А я пока посмотрю больных.