Дэйв Хилл - Папина жизнь

Что же у нас пошло не так, а?

Я не запивал, не злился на нее, не разочаровывал ее в постели. У меня не было игровой приставки к телевизору. Я не заводился при виде «феррари». Я все знал: где клитор, где отвертки, где туалетный утенок. И я умел спрягать священный глагол «заботиться»:

Я забочусь.

Ты заботишься.

Он заботится.

Она заботится.

Мы заботимся.

Кого заботит?

Думаешь, меня это заботит?

Тебя вообще хоть что-нибудь заботит?

Ну вот. Раз плюнуть.

Я вяло размышлял про Криса. Дайлис назвала мне его фамилию — Пиннок (ничего смешного тут нет!). Это все, чего удалось от нее добиться.

— Он тебя хоть любит по-настоящему, Дайлис?

— Джо, хватит об этом.

Я вспомнил, какое сильное впечатление Дайлис производила на меня раньше. Ростом пять футов и два дюйма, пылкая. Темно-карие глаза и прямые темно-каштановые волосы (глаза Глории, волосы Глории). Губы, говорившие «я добрая», и грудь, говорившая «я горяча». Нам было по двадцать два. Дайлис не скрывала симпатии, мне это льстило. Она держалась вызывающе. Я тоже.

Сейчас-то я понимаю, каким был дураком, но должен признать, что где-то в дальнем уголке подсознания я лелеял образ Дайлис — взращенной на природе поэтической деревенской девы (в городской версии), чьи прелести нависают над плотным корсетом, словно спелые плоды над плодородной почвой. Не только ее внешность наводила на такие ассоциации, но и характер: прямой, невозмутимый, бесхитростный. Ни разу ни в одной женщине не встречал я такой теплоты.

Чистить перышки она не успевала. Она ела, как лошадь, она упивалась любыми романтическими жестами, и чем пошлее, тем лучше — огромные коробки шоколадных конфет, веники цветов. Хотя ни она, ни я не были богаты, она работала как вол, чтобы мы могли по субботам делать набеги на Кенсингтон или Вест-Энд и потом возвращаться к чаю домой, навьючившись книгами, музыкальными записями и грудами нелепых тряпок, которые мы потом даже иногда носили.

— Ладно, ладно, жить надо весело! — время от времени подбадривала меня Дайлис, а когда мое желчное «я» брало верх, нещадно меня ругала. — Все вы, рисовальщики, одинаковы! — упрекала она и сильно щипала меня за щеку. — Ладно, не хандри, Пикассо, у тебя же такая потрясающая девушка!

Мы шутили, что точнее всего Дайлис описывают старомодные слова: страстная, стремительная, стойкая… А я? А у меня в каждой частичке тела играло возбуждение. Каждый раз наша любовь бывала бурной и громкой:

— Надень на меня жемчужное ожерелье!

— Привяжи меня к столу!

— Войди в меня сзади!

И Дайлис была не лучше:

— Трахни меня, трахни, я такая скверная!

Мы здорово кувыркались в постели. Однако сейчас, когда я мысленно возвращаюсь в то время, мне как-то неловко. Нет, я ничего не стыжусь, мне не противно, никакой вымоченной в страсти ностальгии, только мрачное подозрение, что постепенно переставал интересовать ее как человек.

— Добрый день, меня зовут Джозеф, сегодня я ваш слуга…

— Трахни меня! Я скверная!

Скверная? Почему? — задумывался я. Скверно чинишь машины? Скверно плетешь макраме? Скверно получаются документальные фильмы? Дайлис, Дайлис, любимая, интонировал я про себя, провал во флористике — это не преступление!

Могу выдвинуть крупную культурологическую теорию. Возможно, нас вводит в заблуждение эпоха. Мы вступали в эру, где на нас с каждой автобусной остановки наступает могущественный член Марки Марка, а Мадонна выставляет на всеобщее обозрение свои интимные части (в смысле, их фотографии). Модные молодые создания не спят ночами и грызут себя за то, что сами не геи. Но даже буйное дебоширство приедается. И в итоге я решил, что у Дайлис была вполне очевидная причина бросить меня: я действовал ей на нервы. Может быть, звучит неубедительно, но не держите на нее зла. В конце концов, и мне она тоже действовала на нервы.

Тем не менее, все равно странно, что наш союз распался из-за такой, вот банальной вещи. Я не говорил вам, кто моя бывшая подруга по профессии?

Она консультант по семейным отношениям.

Да-да. Семейное счастье — это по ее части. Правда. Никогда бы не стал об этом шутить. Вообще, может, именно благодаря ей мы и продержались вместе так долго. По нынешним временам одиннадцать лет — это вполне себе срок, тем более, если оба вырабатывают, так сказать, все ресурсы года за три-четыре. Но так уж поступают с нами дети. Слишком цинично, да? Но такова уж реальность.

Мы ничего не планировали. По крайней мере я. По поводу зачатия Глории между нами воцарилось молчаливое согласие. Я не спрашивал, как это произошло, а Дайлис мне не рассказывала. Нет, я понимаю, что имело место половое сношение, я даже припоминаю узор на простыне в ту ночь: такие уродливые, грубые зеленые виньетки. К тому времени я научился отмечать детали во время сексуального экстаза. Хотя так и осталось необъясненным, почему Дайлис не выпила вечером свою таблетку. Про детей мы говорили только изредка, уклоняясь от темы, не желали обсуждать ее честно, потому что иначе непременно вырулили бы на тему еще серьезнее, которую предпочитали избегать: что мы будем делать друг с другом. Глория на подходе дала нам замечательный повод избегать этой темы и далее. Теперь у нас был ребенок, мы о нем заботились. Мы надеялись, что ситуация станет лучше.

В общем, так и получилось. Глория воскресила в нас страсть, которой мы больше не испытывали друг к другу, и ровно поэтому мы произвели Джеда, а потом и Билли. Дети сплотили нас: теперь мы делили поровну нежную любовь к ним и заботу об их благополучии. Мы вместе занимались хозяйством. Мы развешивали занавески и шторы, отделывали дом, ругаясь по мелочам. Помирившись, вместе восхищались нашими чудесными отпрысками. А потом в мой мир явился Кристофер Пиннок, таинственный незнакомец. Теперь все будет по-другому.

В тот ясный, вялый понедельник я помог человеку из службы Пикфорда погрузить обеденный стол, стереопроигрыватель и фамильные ползунки. Перед этим я все утро шатался по дому, наблюдая, как Дайлис роется в нашем барахле, выбирает из кучи нашего не подлежащего разделу имущества те вещи, которые (как я потом понял) она надеется очистить от всяких ассоциаций и связей с моей персоной. К полудню ее уже и след простыл. Билли был у няни Эстер, а Глория и Джед — в школе.

— Я позвоню насчет детей ближе к выходным, — бросила Дайлис через плечо. И протиснулась в машину.

Ага, вот так! Ничего страшного, парень! Хорошего тебе дня, черт подери!

Я закрыл дверь.

Потом я перекопал весь сад и вырыл фотоальбомы, которые зарыл там в мешке накануне, когда среди ночи Дайлис вдруг понадобилось срочно идти за покупками (нелепо, но какая мне была разница?). Потом я принял душ. Посмотрел на себя в зеркало в полный рост: обнаженный мужчина тридцати трех лет, неплохо сохранился для своего возраста, голубые глаза, светлые волосы торчат, как будто дыбом встали от удивления.