Ди Би Си Пьер - Люськин ломаный английский

Людмила не знала, что творилось у нее дома. Была надежда, что там был Миша, успокаивающий и защищающий семью. Или, может, он встретится ей по пути, измученный ожиданием.

И все же, как бы то ни было, лучше бы им прийти до рассвета.

Она услышала за спиной шум и стон. Англичанин в черном костюме лежал на снегу, пытаясь перевернуться на живот. Зайка съежился, как гном, на краю вагона, замерев от ужаса и дико глядя на платформу.

— Прыгай! — крикнул его брат, размахивая рукой, словно убирая снег с дороги Зайки. — Прыгай, Заяц!

Зайка прыгнул, когда платформа уже почти закончилась. Он покатился, словно клубок из борющихся ежей, халаты и пояса разлетались в разные стороны, и с грохотом исчез в темноте. Людмила пошла его искать. Она потянула Зайку за рукав, отряхивая снег с его волос.

Какая бы странная судьба ни привела братьев к Людмиле, она решила воспринимать их как подарок, непонятно каким образом осуществившуюся мечту.

У нее было предчувствие, что они изменят положение дел в Иблильске.

— Нет, ну какого хуя ты это затеял?

Поезд погромыхал дальше, а троица осталась смотреть, как его огни уходят в темноту.

Блэр повернулся к Людмиле. Он попытался выглядеть неустрашимым и деловым.

— Нам нужно составить план. Когда следующий поезд в Ставрополь, Милли?

— Нууу. Завтра. Или на следующий день.

— Отлично. Значит, так. А сколько до ближайшего города?

Людмиле пришлось изо всех сил смотреть на него, пытаясь понять, что он говорит. Выражение лица у нее при этом стало такое, что Блэра словно стрелой пронзило.

— Нууу, — подумала она. — Иблильск — десять километров?

— Десять километров? — рявкнул Зайка. — А сколько это ебаных миль? Это ж семь, мать их, миль! Мы что, семь блядских миль попиздуем пешком по этому дерьму?

— Это не так уж далеко, Заяц, — в миле не меньше двух километров, поверь мне.

— Ничего подобного. Это до хуя миль.

— Отлично. Значит, так. Я тебе вот что хочу сказать: делать нечего, нужно идти. Людмила, в городе есть дорога? Машину мы можем взять?

— Нууу. Машина? Нет.

— Мы замерзнем на хуй!

— Да ладно тебе, Заяц. Представь себе тарелку прекрасного горячего супа, когда доберемся. Чашку чая. Картофельную запеканку!

— Дай мне пакетик, Блэр.

— Ага, вот ты как заговорил!

— Я их в этот блядский снег высыплю.

— Отъебись, это просто ароматизатор «черешня».

— Попомни мои слова: если я увижу, что у тебя рука к глотке тянется, я тебе на хуй яйца оторву. И при первой же возможности я отберу у тебя пакетики. Это зашло слишком далеко.

Людмила уверенно обходила все глубокие места, находила дорожку, когда казалось, что ее и в помине нет, и вела пару стонущих, иногда ругающихся англичан через безлунную ночь. Снег время от времени слепил глаза, и вскоре мужчины потеряли ощущение времени и пространства. Эффект от порошка совсем выветрился, и, странным образом, в темноте этого чужого места даже сама идея этих коктейлей казалась им абсурдной. Коктейль принадлежал миру внутренних концепций и самоопределения. Колючий снег Иблильска напрочь убирал любые концепции.

Блэр перестал чувствовать руки и ноги. Впервые в жизни у него был только один выбор — продолжать идти; они были лицом к лицу со смертью, и можно было только идти дальше. Сил им придавала Людмила. Когда они совсем замерзли, когда мороз вычистил все их чувства, оголил умы, оставив только самые насущные мысли, их внимание сосредоточилось на маяке, которым стала Людмила, шагающая бесстрашно вперед.

С какого-то момента Хизы уже не ругались. Они едва разговаривали. Братья представить себе не могли, что их ждало в конце путешествия — разумеется, бедность, может быть, нищета и опасность. Они шли, пошатываясь, словно утята, следом за Людмилой. Это было уже не их путешествие. Они стали частью путешествия Людмилы. Братья превратились в одну сплошную нервную систему, без воображения или желаний. И они обнаружили, что у Людмилы все было завязано на настоящем моменте, в то время как они без подсознательных концепций, без чая, без таблеток, без предпочтений в еде, без музыки и новостей были ничем.

— Мы уже близко? — наконец спросил Блэр.

— Нууу. Может быть, еще восемь километров.

Неподалеку ударил снаряд.

Впереди забрезжил свет. Блэр тихонько заплакал, увидев его. Он показался и исчез, снова показался, яркая пригоршня светлячков. Блэр остановился, пытаясь определить, сколько до него пути. Он видел, что свет был еще очень далеко, за кустами на переднем плане. Это была всего лишь крошечная точка в отдалении, она манила, словно солнце, сияя в застланные замерзшими слезами глаза.

Он почти привык к выстрелам и взрывам.

Зайка уже давно не говорил ни слова. Звук его шагов по снегу был единственным признаком того, что он еще не помер. На нем было три халата, у Блэра — ни одного, хотя он поддел под пиджак джемпер. Людмила несколько раз останавливалась подождать их и один раз потрясла Зайкину руку, ведя его за собой, когда он впал в летаргию. Когда Зайка последний раз смотрел на нее, она бесстрашно вышагивала вперед, через ее шарф поднимался ровный пар. Блэр не смотрел на нее больше. Она определенно была вожаком в их группе.

Они не знали, что она шагала, думая о Мише.

Через несколько сотен ярдов свет превратился из одинокого огонька в ряд фонарей Иблильска. Но как только ребята увидели их и почувствовали прилив сил, Людмила резко повернулась и повела их за холм, пока огни не скрылись из вида.

— Милли! — позвал Блэр. — Людмила!

Она не ответила. Он больше ничего не сказал и, время от времени постанывая, поплелся за ней по крутым снежным дюнам. Подготовившись к самому плохому, решив, что это была самая подлая проверка свыше, англичане увидели, что Людмила замедлила шаг, и подняли головы. Они увидели очертания лачуги, которая стояла в каких-то тридцати ярдах вверх по холму. Людмила подняла руку, братья остановились. Осторожно продвигаясь, она подошла к стене и прислушалась. Через замерзшее окно и щель под дверью пробивался свет. Она подошла к двери и присела на корточки. Казалось, все тихо. Не глядя на мужчин, она потянула дверь на себя.

— Это Григорий, — послышался изнутри голос Любови.

Людмила вошла внутрь.

Хизы последовали за ней.

— Остановитесь и назовите себя! — вдруг проснулся сидящий на стуле Абакумов.

Мужчины не обратили на него внимания и припали к печке.

— Милочка! — воскликнула Ирина, покрывая лицо дочери поцелуями.

Ольга начала причитать, воздев руки к небесам. Это были счастливые вопли, а не горестные, как обычно. В суете приветствий, воплей и закатываний глаз никто из хозяев не обращал внимания на двух чужаков.

Абакумов стоял, недоуменно глядя на них. Его глаза бегали с одного черного костюма на другой, не упустив из виду халаты, нацепленные один поверх другого, и спутанные волосы. Стоящая в темноте Любовь тоже смотрела, ничего не понимая. Они наблюдали, как мужчины рухнули на пол, пытаясь усесться поудобнее, и прижались к печи, положив головы на сумки.