Фрэнк Харди - Власть без славы. В двух книгах

— Вы сами видите, что вас обманули, — сказал Джон Уэст. — Здесь просто торгуют чаем. Так и доложите, и все уладится.

Джо Уэст, напряженно следивший за разговором брата с полицейским, глубоко перевел дух, когда тот, сунув монету в карман, проговорил:

— Я доложу, что здесь торгуют чаем — и все.

Констебль Броган потоптался на месте, открыл было рот, словно собираясь что-то добавить, потом повернулся и зашагал прочь.

Джон Уэст дал констеблю отойти подальше, потом сказал брату:

— Я говорил тебе, что сумею все уладить, но я никак не думал, что это так просто. — Голос его, ровный и спокойный во время разговора с полицейским, теперь звучал глухо и напряженно. — Пойду потренируюсь в футбол. Запри лавку и смотри не забудь унести все билеты домой. — Он прошел в комнату за лавкой и вернулся со шляпой в руке. — Скажи маме, что я буду дома к шести.

Джон Уэст быстро зашагал по улице. Когда с ним поравнялся трамвай, он вскочил на открытую площадку. Трамвайная линия между Керрингбушем и Мельбурном была проложена недавно, и всякий раз, когда мимо проносился громыхающий, дребезжащий вагон, прохожие останавливались, чтобы поглазеть на это новшество.

Джон Уэст следил за руками вожатого, передвигающего рычаги, но мысли его были заняты не техническим устройством трамвая. Он испытывал какое-то новое чувство, какую-то окрыленность, еще не понимая толком, откуда она. Он знал одно: чувство это вызвано тем, что ему удалось сунуть взятку полицейскому.

Когда мода на тайные тотализаторы докатилась из Сиднея до Керрингбуша, многие, в том числе и его брат Джо, пробовали заняться этим делом, но полиция постоянно накрывала их. А вот он, Джон Уэст, сумел подкупить полицию. От этой мысли в нем пробуждалось смутное сознание власти. Какие-то новые жизненные силы заиграли в нем, как только он заставил полицейского отказаться от обыска. Раньше он думал, что полицейских надо бояться, что это люди, которые карают нарушителей закона, а теперь оказалось, что он может сторговаться с ними — по крайней мере с одним из них — за золотую монету.

Мимо проносились знакомые с детства картины, но он не замечал их: запертые на замок лавки с закрытыми ставнями; старые ветхие дома; ряды строений поновее; там и сям — брошенные недостроенные здания; надписи в окнах — «сдается»; кучка оборванных безработных перед станцией, где конка меняла лошадей, когда еще не был проведен трамвай; исхудалые дети, тихо играющие в канавах; старик пастух, гонящий коров с берега реки; закрывшаяся обувная фабрика; подводы, коляски, одноколки; длинная очередь угрюмых людей перед домом Армии Спасения, дожидающихся выдачи даровой тарелки супа; мужчины с бакенбардами, в цилиндрах, толпящиеся у запертых дверей банка, все еще надеясь на чудо, несмотря на объявление «Закрыто ввиду реконструкции». Джон Уэст слышал накануне, что несколько банков лопнуло и что «тяжелые времена», длившиеся уже три года, станут теперь еще тяжелей.

С самого детства, проведенного в Керрингбуше, Джону Уэсту знакомы были только темные, унизительные и отталкивающие стороны жизни.

В этом нищем, грязном пригороде семья его была одной из самых бедных. Дружил он и с рабочими, и с безработными, но охотнее всего водился с хулиганами.

Еще когда он и его два брата были мальчишками, полицейские частенько заглядывали к ним в дом; потом они попали в шайку воришек, и им нередко приходилось скрываться от полиции. А шесть лет тому назад пришли двое полицейских, надели наручники на старшего брата, Арти, и увели его.

Мать Джона Уэста, ирландка по происхождению, вскоре после приезда в Австралию вышла замуж за сына досрочно освобожденного каторжника. Тогда это была миловидная, с золотистыми кудрями девушка, но безысходная нужда и жизнь с пьяницей мужем быстро подорвали ее здоровье, избороздили лицо морщинами и посеребрили волосы.

Семейство Уэст ютилось на убогой улочке за Джексон-стрит, в ветхой бревенчатой лачуге с крохотным заросшим палисадником, зажатым между деревянным забором и крыльцом. Вдоль дома, с правой стороны, узенькая дорожка вела в тесный дворик.

На те гроши, которые уделял ей муж, миссис Уэст как-то ухитрялась сводить концы с концами. Утешение она находила только в своих трех сыновьях. Она по мере сил удовлетворяла их скромные потребности, но не могла дать им ничего, кроме самой необходимой пищи и одежды. По субботам она мыла их в корыте — в Керрингбуше ванна была невиданной роскошью. Она заботливо растила мальчиков, радовалась их первому лепету, восхищалась их умением забавляться без игрушек. Их послушание умиляло ее, а капризы, упрямство и шалости приводили в отчаяние. Когда они подросли, она послала их в школу; там они выучились грамоте и озорству.

Потом мальчики стали взрослыми, и с такой любовью посеянные семена принесли матери горькие плоды. Сыновья отдалились от нее, вышли из-под ее надзора. Когда они еще ходили в школу, ей не раз удавалось убедить себя, что они все-таки неплохие ребята. Правда, они то и дело пропускали уроки, особенно старший — Артур. Арти вообще был упрямец: уговоры, внушения, даже побои не действовали на него.

Мальчики росли во время земельного бума восьми десятых годов, когда население Мельбурна увеличилось до пятисот тысяч человек с лишним, а на том месте, где лет пятьдесят назад стояли одни палатки да три-четыре неприглядных каменных строения, вырос большой столичный город с красивыми зданиями. В пригородах, среди старых лачуг, появились тысячи новых домов. Воловьи упряжки, некогда тащившиеся по ухабистым дорогам, сменились конками и трамваями, плавно катившими по гладким железным рельсам, и поезда сновали взад и вперед между пригородами и сельскими округами. Коренных жителей страны уже не было видно; если изредка и встречался темнокожий туземец, то он просил милостыню или рылся в мусорном ящике, отыскивая объедки. А между тем до 1835 года, когда пришли белые, здесь, на берегах реки Ярры, темнокожие люди охотились и рыбачили, строили свои хижины и созывали совет племени. Те из них, кто не бежал в глубь страны, спасаясь от беспощадной цивилизации белых, развратились от соприкосновения с ней.

В восьмидесятых годах экспортная цена на шерсть была высокая. Земельные участки и дома баснословно поднялись в цене. Строительные компании напропалую спекулировали землей и подрядами, заключая контракты, зачастую остававшиеся на бумаге. Через земельные банки они продавали свои ничем не обеспеченные, дутые акции.

Во всем чувствовалось процветание. Мельбурн стали именовать «волшебной столицей — жемчужиной Юга».

В те годы пышным цветом расцвело и хулиганство. Чуть только темнело, молодые парни целыми шайками начинали слоняться по улицам; они били окна, барабанили в двери, приставали к прохожим, особенно к женщинам; иногда воровали, грабили, а бывали даже случаи изнасилования и убийства.