Иржина Троянова - Яна и Ян

После возвращения в часть я сразу же побежал в парикмахерскую, но там мне сказали, что Лида уехала на несколько дней в Прагу, к врачу. Каждый день я ходил на ту улицу, где жила Лида, и наконец различил свет лампы за опущенной шторой. Когда я в последний раз открывал дверь ее квартиры своим ключом, в душу мою вновь вкрались страх и тревога. Она ждала ребенка от меня. А я собирался нанести ей обиду. Значит, и собственному ребенку? Только теперь я понял, что отношения между женщиной и мужчиной не должны быть развлечением.

Я легонько постучал и открыл дверь в комнату. Лида сидела в своем кресле, в тех же просвечивающих одеждах, закинув руки за голову и положив ногу на ногу. И была она не одна. Напротив нее, в кресле, которое считалось «моим», сидел другой мужчина. Он испуганно встал, но Лида даже не шелохнулась. Она смотрела на меня спокойно, казалось, даже с насмешкой.

— Ну, проходи, что же ты? — пригласила она, а потом добавила, как Мелишек: — К нам гости.

Я не трогался с места. И из-за этой дряни я причиню боль своей Яне, а она преспокойно соблазняет другого. Да, может, она испортила нам жизнь?..

— Не помешаю? — спросил мужчина.

Я старался не глядеть ни на него, ни на нее.

— Подожди, мы быстро, — сказала она.

Мы прошли в кухню. Опершись о мойку, она зажгла сигарету от пламени газовой колонки. Я стоял напротив нее и ждал. Все было как в низкопробном кинофильме.

— Ты наверняка знаешь, что это мой ребенок? — выдавил я из себя.

До этого момента мне и в голову не приходило, что он мог быть от кого-то другого.

Лида молчала, спокойно покуривая, потом бросила сигарету в мойку и засмеялась:

— О чем ты говоришь! Могу тебя заверить, мой мальчик, что вовсе не собиралась иметь ребенка, тем более от тебя.

Все мои мучения и терзания, словно от какого-то внутреннего, невидимого взрыва, трансформировались в неудержимо накатывавшуюся волну злобы. Я поднял руку и дал ей пощечину.

Она схватилась за лицо и, побледнев, прошептала:

— Ты еще заплатишь за это!

Выйдя в сад, я прислонился к забору и мысленно ужаснулся: «Кто бы мог подумать, что я ударю женщину!..»

— Тебе не следовало этого делать, — сказал мне Лацо. — Хотя я тоже вряд ли сдержался бы. Ну, забудем об этом. Главное, ты теперь свободен. Понимаешь? Никакого ребенка! Заедешь за Яной, а я вас встречу в Попраде. Вот будет отпуск!

Я почувствовал себя таким счастливым, что у меня даже закружилась голова: «Никакого ребенка, никаких проблем, никаких страданий. Ничто больше не угрожает нашей любви. Мои прелестные «анютины глазки», я буду носить вас на руках до самой смерти…»

— Ты знаешь, что сказал бы Вашек? Ты легко отделался. Так будь поосторожней в другой раз.

От радости мы начали бороться, как мальчишки. И мог ли я в тот вечер знать, что у жизни есть свои непреложные законы и ничто в ней не дается легко.

Я изнываю от жары и мучаюсь от ожидания. Мне кажется, что во время летнего зноя и вокруг меня все дрожит — от тоски, от нетерпения и от напряжения. От Яна до сих пор ничего: ни открыточки, ни одной строчки о том, где он, что с ним и когда же наконец он приедет.

Папа с Иваном уехали в Славьетин. Они и меня уговаривали поехать, но напрасно. Я упорно жду и — чахну. Мне не хочется даже в бассейн идти, мне ничего не хочется. Однако к маленькому Михалу я забегаю каждый день: в лагере он сломал себе ногу, и теперь она у него в гипсе. Ему скучно одному в большой пустой квартире. Я читаю ему «Трех мушкетеров», по только те главы, где мушкетеры дерутся с гвардейцами кардинала.

— Яна, а почему сейчас мужчины не сражаются за женщин? Я бы никогда не позволил отнять у меня жену. Я бы обнажил шпагу — и готово дело!

Мой бедный маленький мушкетер! Все, наверное, намного сложнее, чем просто «обнажил шпагу — и готово дело!».

Кроме Михала, есть еще один страдалец, которому нужна помощь, — он опять в гипсе и опять в больнице. У него что-то совсем плохо дело с позвоночником: он даже ходить не может, но по-прежнему не унывает.

— Вы знаете, уважаемые, какую я здесь пьесу придумал? О планете, где вообще не существует болезней. Люди болеют только в наказание — оно определяется вместо тюремного заключения. Поэтому на планете все здоровы, кроме преступников и негодяев…

Пушинка уже не похож на Юлия Цезаря. Он снова просто бедный мальчик. Чтобы его порадовать, мы с Иркой принялись вместе с ним додумывать новую пьесу. Мы дошли почти до середины, когда появился Мартин. Он был в форме, на груди его красовался значок «Отличник боевой подготовки». Он скромно раскланялся и прервал наши восторги:

— Небольшие трофеи, завоеванные на полях жестоких сражений. «Противник» разбит наголову благодаря совершенству техники и боевому мастерству нашего танкового батальона… Послушай, Яна, а где же твой Адмирал? У него столько значков, что на груди не умещаются.

Я пожала плечами и сказала:

— Наверное, попал в плен к «противнику». — Я так естественно сыграла, что даже сама себе изумилась.

— Он? В плен?! — Мартин засмеялся. — Он так вел взвод, что можно было снять показательный фильм. У меня есть несколько отличных снимков, на которых запечатлен ваш герой. Он растет над собой, козочка моя. Готовься к тому, что в один прекрасный день ты станешь супругой генерала или настоящего адмирала, так как он особенно проявляет себя в воде… Шутки шутками, но мы пережили там страшную трагедию. Один из наших водителей, отличный парень, чуть было не застрелился. Его невеста прислала ему письмо, что выходит замуж. Нам было очень тяжело.

— Мне тоже было бы тяжело, — сказал Пушинка. — Это надо же! Здоровый парень хочет уйти из жизни из-за неудавшейся любви…

— Пушинка, не принимай это близко к сердцу. Он уже чувствует себя хорошо, я только что был у него. Он раздробил себе плечо, ему грозила ампутация руки. Однако его доставили на вертолете в Прагу и сделали операцию. Как видите, современная медицина творит чудеса.

— Я тоже хочу чуда. Я хочу ходить! — воскликнул Пушинка. — Я хочу двигаться, я не хочу больше валяться на этой проклятой койке, мне надоело быть калекой…

Мы были вынуждены позвать сестру. Она сделала ему укол, и он успокоился. Мы попрощались и ушли. Нам уже не хотелось ни о чем говорить.

Ребята усадили Мартина в «крайслер», а я простилась с ними, сославшись на то, что мне нужно еще зайти в магазин. Я не могла больше разыгрывать перед ними роль спокойного, уверенного в себе человека.

Недалеко от госпиталя я случайно встретила товарища Яна — Вашека, которого несколько раз видела, когда приезжала к Яну. Он шел к тому самому бедняге водителю. В разговоре, как бы между прочим, я спросила, не знает ли он, когда приедет Ян, ведь он говорил, что ему скоро дадут отпуск. Вашек на секунду замолчал, а потом начал усердно толковать о том, что Ян стал заместителем командира взвода, что у него много дел… Он говорил и говорил, я молча слушала, а мысль моя металась раненой птицей, ведь все это Ян мог бы и написать. И тогда я не выглядела бы такой жалкой в глазах его товарища, как теперь. Я едва сдерживала слезы. Вашек заметил это, и его красноречие иссякло. Он начал заикаться, говорить о том, что во время службы в армии возникает множество проблем, что я должна относиться ко всему спокойно и разумно. Вашек хороший парень и, видимо, пытался о чем-то умолчать…