Иржина Троянова - Яна и Ян

— Молодая пани хочет белый потолок? — заглянув в кухню, спросил маляр.

— Молодой пани все равно, — ехидно заметил Ян, который просеивал муку. — Главное, что у нее есть этот потолок. А не могли бы вы нарисовать на нем вертолет?

Он был в гражданском и выглядел так же, как в «Манесе», когда я впервые увидела его и влюбилась на всю жизнь.

Я простился с общежитием. Несколько меланхолично, как и положено отшельнику, возвращающемуся в мир.

— Вот рефлектор, — сказал я Коларжу. — Дарю его тебе. На нем хорошо сушить носки. Сахар тоже дарю, тут два кило. Чай купить я забыл, но его можно пить и без заварки.

— А как насчет дам? — спросил Коларж: его только это и интересовало.

— Этого я, братец, не знаю. Я женатый человек, как тебе известно.

— Супружество — это всегда оковы! — провозгласил доктор.

— Это утверждает медицина?

— Нет, это одна из жизненных заповедей.

На том мы и расстались. Мысленно я не соглашался с Коларжем. Разве моя любовь к Яне — это оковы? Вот только о супружеской жизни я имел пока весьма смутное представление.

Да, наша супружеская жизнь только начиналась. Какой женой будет моя Яна, я не знал. Для меня она до сих пор оставалась любимой девушкой. Но вот я прихожу в квартиру, где все сверкает, в ванной развешаны чистые полотенца, а из кухни распространяются дразнящие запахи… За одно это женам надо выдавать награды.

Лацо полностью согласен со мной. Он открывает холодильник, подмигивает мне и шепчет:

— Ты посмотри на эти чудеса! Ведь раньше тут лежал только смалец да паштет.

Наша коммуна уже действует. Касса у нас общая. У каждого свои обязанности, но всем руководит моя Яна. Она до сих пор не работает: в августе должно освободиться место продавщицы в книжном магазине, где продаются и пластинки.

Она могла бы ездить куда-нибудь на работу, например, в Будеёвице. Там полно мест. Но я этого не хочу. Мне нравится, что она постоянно дома, при мне.

«Ты настоящий феодал», — дразнит меня Вера, однако я придерживаюсь иного мнения. Я склонен считать брак одним из самых выдающихся достижений человечества и на эту тему веду страстные дебаты с Пепиком Коларжем. Он в ответ лишь снисходительно улыбается: мол, ты меня не переубедишь, был женат, спасибо, мол, брак как общественный институт переживает кризис. Моих чувств он при этом старается не затрагивать.

Я же благодаря браку впервые понял, какую атмосферу очарования создают женщины одним своим присутствием. Например, мне нравится наблюдать за моей женой утром, когда она встает. Обычно она поднимается раньше всех. Позевывая, тянется за щеткой для волос и начинает медленно их расчесывать. Ее движения полны такой неги, что у меня возникает желание притянуть ее к себе и поцеловать. Но сделать этого я не могу, ведь она думает, что я еще сплю. И если я пошевелюсь, то лишусь возможности наблюдать дальше: как она надевает халат и на цыпочках шествует к дверям ванной, но непременно спотыкается… Из ванной возвращается совершенно другая женщина — свежая как роза, собранная и энергичная. Через несколько секунд, когда я открою глаза, Яна уже найдет выход этой энергии — волосы она будет расчесывать так, что от них посыплются искры. А потом удивительно грациозным движением она завяжет их в узел. Боже, как это удается женщинам опоэтизировать самое обыденное? Их способности в этом плане поистине уникальны. Вот эта очаровательная модная девушка, которая ждет меня у казарменных ворот, — моя жена. И та, что схватила учебник математики и, бросив его на пол, зарыдала, приговаривая, что никогда в нем ничего не поймет, что она совершеннейшая дура, тоже моя жена. И я снова чувствую, как влюблен в нее.

В полку все спокойно. Если, конечно, можно считать спокойным периодом подготовку к летним учениям. А что, если это спокойствие пришло ко мне от сознания обеспеченного тыла? В целом подготовка к учениям проходит гладко. Взвод десятника Сливы опять добился лучших результатов, после учений, видимо, придется представить его к поощрению, но меня это почему-то не очень радует. Я ловлю себя на том, что болею за второй взвод, которым теперь командует Гонза Жальский. Есть ли у меня на то основания? Когда я начинаю рассуждать таким образом, то сразу же вспоминаю заседание бюро Союза социалистической молодежи, на котором рассматривалось дело Жачека.

Сначала мне показалось, что Сливу это нисколько не взволновало.

— Даешь самокритику! — кричал он в коридоре и, лишь увидев меня, слегка запнулся. Но тотчас же взял себя в руки, поприветствовал меня как положено и, поскольку я стоял у дверей клуба, учтиво обратился: — Разрешите пройти, товарищ поручик?

«Ничего, ничего, — думал я, — на заседании бюро самоуверенности у тебя поубавится…» И все-таки он нас перехитрил. Мы ожидали, что он будет защищаться своим испытанным способом — пойдет в атаку, а он вопреки нашим предположениям выступил очень самокритично. Признал свою вину, согласился, что был справедливо наказан, даже заверил: мол, не считает, что тем самым искупил свою вину, а потому хочет взять обязательство добиться хороших результатов при подготовке к учениям. Кроме того, его взвод принял коллективное обязательство и вызывает на социалистическое соревнование другие взводы.

Социалистическое соревнование у нас только начало развертываться, командиры говорили о нем на каждом собрании, и в обязательстве, зачитанном Сливой, как раз содержались необходимые пункты, включая рационализаторские предложения, на которые раньше имела патент лишь рота Копеца.

— …Я должен признаться, что питаю некоторую антипатию к воину Жачеку, — заговорил Слива после продолжительной паузы. — И антипатия эта относится не к категории личных эмоций, она вытекает из моего отношения к армии и технике. Из Жачека никогда не получится настоящий танкист, потому что у него хромает не только дисциплина, но и боевая подготовка. Об отношении к технике я уже не говорю… И во время технической подготовки и на политзанятиях он пассивен, ни разу не проявил инициативы. Поверьте, я не пытаюсь оправдаться… Поговорите с ребятами из взвода, и они подтвердят мои слова… Всем нам приходится изрядно попотеть, чтобы удержать первое место. Всем, кроме Жачека…

Он говорил спокойно, но убежденно, и я заметил, что на членов бюро это произвело впечатление. Впрочем, и на меня тоже. Он раскрыл проблему отношений между военнослужащими первого и второго года службы в новом свете. В его словах сквозило превосходство, но в нем, как ни странно, не было ничего от высокомерия. Это было превосходство людей, в совершенстве овладевших боевой техникой. Новобранцы же тормозили их движение вперед, не позволяли им добиться более высоких показателей. Более того, некоторым надо было учиться преодолевать элементарный страх, ведь танк не легковая машина…