Эрскин Колдуэлл - Дженни. Ближе к дому

Когда он вошел в заведение Эда Говарда, ярко освещенная комната была полна шумного говора и громкого смеха. Не обращая внимания на яркий свет и резкие звонки автоматов, он прошел мимо них, словно не подозревая об их существовании. В пивной толпилось человек десять или двенадцать, и один из них, назвав его по имени, что-то сказал, но Туземец все же не оглянулся. Он подошел прямо к стойке и сел на табурет.

Эд Говард видел, что Туземец вошел в пивную, и поджидал его за стойкой.

— Как нынче дела, Туземец?

— Хуже некуда.

— Жалеешь, что на свет родился?

Туземец кивнул.

— Может, ты еще не знаешь, какие бывают плохие дела.

— Если я сейчас не знаю, то мне остается только немного подождать. Тогда и узнаю.

Эд пристально поглядел на него.

— Я понимаю, что у тебя на душе, Туземец, — сочувственно сказал ему Эд. — Со мной тоже иногда бывает в этом роде. Все не ладится и идет шиворот-навыворот. Моя жена просыпается утром и говорит, что ей не нравится, как я выгляжу. Я прихожу вечером домой, и она говорит, что ей не нравится, как я выгляжу. Если я с ней соглашаюсь, она выходит из себя и не желает разговаривать. Если я с ней не соглашаюсь, она выходит из себя и все-таки не желает разговаривать. Теперь ты знаешь, какие у меня неприятности. Но я пришел к заключению, что такое в нашей жизни со всяким может случиться — и со мной, и с тобой, и с большими шишками, и со всякой мелюзгой, с бедными и с богатыми одинаково. И нам надо привыкать обходиться как-нибудь без этого, все равно как свинье без ночного горшка.

Туземец кивнул в знак согласия. Он смотрел на большую картину в золоченой раме, висевшую на стене за стойкой.

— Ну, что будешь заказывать? — спросил Эд.

— Шницель побольше и бутылку пива.

— Может быть, у тебя все пошло шиворот-навыворот, — сказал Эд, доставая шницель и пиво, — но ты все-таки знаешь, куда надо идти за хорошей домашней едой, ведь верно?

— Если не здесь, так нигде больше ее не получишь, — сказал Туземец. — Это так же верно, как то, что мелкие орешки растут большими гроздьями.

— Спасибо, что ты так говоришь, Туземец. От таких твоих разговоров моему заведению больше пользы, чем от большого объявления в «Вестнике округа Сикамор», за которые надо отвалить кучу денег. Ты только говори это всему городу, и я тебе буду большой друг. Почем ты знаешь, может, я тебе когда-нибудь открою кредит на целый доллар.

Он поставил шницель и пиво перед Туземцем и облокотился на стойку.

— До сих пор все как-то не было случая сказать, но мне, право, очень жалко было слышать, что недолго ты пробыл женатым. Когда я в первый раз услышал, что ты женишься на Мэйбл Бауэрс, меня удивило, как это ты ухитрился переметнуться к белым женщинам, не дав себе никакой передышки. Потом мне пришло в голову, что для человека твоих лет неплохо иметь возможность обеспечить себя на всю жизнь: какую-то часть жениных денег положить в банк на свое собственное имя, выписывать чеки, не платить больше за квартиру да еще есть домашнюю стряпню сколько влезет.

Туземец посмотрел на него и ухмыльнулся.

— Я два раза сидел у нее за столом, все-таки хоть два раза поел хорошо. Да еще от третьего обеда мне кое-что досталось.

— Вот именно это я и слышал, — сказал Эд. — Если кому захочется расхвалить наш город, так хоть одно важное можно про него сказать. — Он отошел, чтобы обслужить потребителя. — В Пальмире сплетни расходятся быстро и из них всегда узнаешь самую суть дела.

В комнате становилось все более шумно от громкого говора, криков и неумолчного лязганья автоматов, но Туземец не обращал никакого внимания на то, что происходило за его спиной. Он сидел, уставившись на картину в золоченой раме — толстая женщина в натуральную величину мылась в маленьком тазике, — и думал о Мэйбл и всей той вкусной еде, которая у нее готовится.

Он съел уже половину шницеля, когда Фатти Леттимор подошел к нему сзади и сильно хлопнул его по спине.

— Что ты сидишь тут в одиночестве и скучаешь? — сказал Фатти, усевшись на табурет рядом с ним и заказав бутылку пива. — Ты что-то на себя не похож, Туземец. Видать, совсем выдохся.

Туземец посмотрел на него и ничего не ответил.

Фатти Леттимор был все в том же желтом комбинезоне, в котором он работал на заправочной станции, и его засаленная кепка была сдвинута на затылок. Из бокового кармана торчал свернутый в трубку номер журнала. Он всегда носил с собой журнал с рассказами о ковбоях или книжку в яркой обложке: он говорил, что любит читать про людей, которые откалывают такие потрясающие номера, на какие у него духу бы не хватило. По дороге с работы Фатти всегда заходил на часок-другой в заведение Эда Говарда. Было уже около того времени, когда жена Фатти звонила Эду Говарду по телефону и просила передать Фатти, что если он сию минуту не вернется домой, то она не станет ничего готовить ему к ужину и уйдет к своей матери на всю ночь. После этого Фатти никогда не задерживался и спешил вернуться домой.

— Ты, право, сам на себя не похож, Туземец, — говорил Фатти. — Я бы и не распознал, кто ты такой, если бы не помнил тебя в лицо. Гебе бы полагалось быть вон там, у «Девушек на пляже», набрать побольше очков да заставить их сбросить всё, до последней тряпочки. Если тебе это не удастся, так никому другому и подавно. Разве ты не понимаешь, что чуть не свел с ума Эда Говарда тем, что постоянно выигрываешь бутылки с пивом и за игру с тебя брать не приходится?

Туземец съел еще кусок шницеля и запил его большим глотком пива. Он слушал все, что говорил ему Фатти Леттимор, но пока что не сказал в ответ ни слова.

Фатти наклонил голову набок и придвинулся поближе к Туземцу.

— Послушай, — сказал он, понизив голос. — Скажи мне вот что, Туземец. Уж не изменило ли тебе твое счастье? Не оттого ли ты сидишь тут и скучаешь и вид у тебя такой, будто ты совсем выдохся?

Туземец с трудом глотнул.

— Может, у меня никогда не было такого счастья, как я раньше думал. — Выражение лица у него было мрачное и угрюмое. — Если и есть у меня сейчас какое-нибудь счастье, так все оно самого плохого сорта. Вот уж, можно сказать, нечем похвастаться.

— То есть как это? — засмеялся Фатти. — Всем известно, какой ты счастливец. Ты этим прославился.

Туземец проглотил еще кусок шницеля.

— Сколько я могу припомнить, мне почти всегда везло, так что жаловаться было не на что. Я гордился, когда слышал, как люди толкуют про «Счастье Ханниката». Но дня два тому назад все вдруг переменилось к худшему, и так оно с тех пор и пошло. Прямо не знаю, что с этим делать. Каждый раз как я за что-нибудь берусь теперь, дело кончается тем, что я поджимаю хвост и чувствую себя хуже, чем вороватая собака, когда ее поймают в курятнике.

— Не может быть, чтоб уж так было плохо, — сказал ему Фатти, посмеиваясь и хлопая его по спине. — Ты сам себя уговариваешь, что все плохо. Одно у тебя не удалось, что ты разошелся раньше времени с богатой женой и из ее денег к тебе ничего не прилипло. Но из-за этого не стоит огорчаться. Со многими случается что-нибудь в этом роде.