Роланъ Доржелесъ - Деревянные кресты

— Не ходи, тебя убьютъ, — говорить ему Лемуанъ.

Тогда Сюльфаръ всю свою ярость обрушиваетъ на него:

— Понятно, тебѣ наплевать, неряха, ты пить не хочешь. Не принято пить, когда торчишь за плугомъ, ты привыкъ не пить на полѣ, парижанинъ въ сабо, свинопасъ…

— Если бы ты сильно хотѣлъ пить, — резонно отвѣтилъ Лемуанъ, — ты не оралъ бы такъ…

И мы садимся, прислонившись къ стѣнѣ, и ждемъ. Воевать, это значитъ только одно: ждатъ. Ждать смѣны, ждатъ писемъ, ждать обѣда, ждать разсвѣта, ждать смерти… И всему приходитъ свой чередъ; нужно только выжидать…

Кто-то быстро приподнялъ палатку, и въ гробницу проникъ яркій дневной свѣтъ.

— Идите скорѣй, Бреваль раненъ.

Демаши приподнялся. Онъ спалъ, и лицо его было повязано вуалью для защиты отъ мухъ.

— Что? Бреваль?

И не снимая вуали съ разводами, онъ бросился къ часовнѣ, куда притащили капрала.

Бреваль раненъ въ грудь шрапнельной пулей. Онъ лежитъ, голова его на ступенькѣ алтаря, и тревожнымъ взглядомъ большихъ испуганныхъ глазъ онъ смотритъ на товарищей. Замѣтивъ Жильбера, онъ сдѣлалъ ему знакъ головой, какъ бы здороваясь съ нимъ.

— Я радъ тебя видѣть, знаешь.

Демаши дрожащими руками развязывалъ свою вуаль.

— Удобная у тебя штука, — сказалъ ему Бреваль. — Изъ-за этихъ проклятыхъ мухъ нельзя спать. Мы напрасно смѣялись надъ тобой.

Онъ уже усталъ и закрылъ глаза. Несмотря на перевязку, темное пятно на его шинели увеличивается. Его сильно задѣло. Внезапно губы его растянулись, и онъ заплакалъ, зарыдалъ, какъ ребенокъ, и въ судорожныхъ слезахъ его чувствовалась скорбная жалоба.

Жильберъ приподнялъ его голову, положилъ ее къ себѣ на руку, и, склонившись надъ нимъ, заговорилъ намѣренно грубоватымъ голосомъ:

— Что съ тобой?.. Ты же не сумасшедшій. Не надо плакать, не разстраивай себя такъ, что ты. Ты раненъ, это ничего. Наоборотъ, тебѣ повезло, тебя отправятъ вечеромъ на перевязочный пунктъ, а завтра ты будешь лежать въ постели. — Бреваль не отвѣчалъ, не открывая глазъ, и продолжалъ плакать. Затѣмъ онъ утихъ и сказалъ:

— Я плачу о моей маленькой дочкѣ, бѣдная она.

Онъ, молча, пристально посмотрѣлъ на Жильбера, затѣмъ, какъ бы рѣшившись, сказалъ ему вполголоса:

— Слушай, я тебѣ скажу кое-что, тебѣ одному, это порученіе…

Жильберъ хотѣлъ остановить его, заговорить съ нимъ о томъ, какъ его эвакуируютъ, обмануть его… Но онъ покачалъ головой.

— Нѣтъ, мое дѣло кончено. Я хочу, чтобы ты исполнилъ мое порученіе. Поклянись мнѣ, а? Ты отправишься въ Руанъ, повидаешь мою жену… Ты ей скажешь, что она не хорошо поступила. Что меня это очень огорчило. Я не могу тебѣ всего сказать, но она надѣлала глупостей съ помощникомъ, котораго наняла… Ты ей скажешь, что не слѣдуетъ такъ вести себя, ради нашей дочки, а?.. И что я ее простилъ передъ смертью. А? ты ей скажешь…

И онъ снова тихо заплакалъ. Никто ничего не говорилъ. Мы всѣ смотрѣли на него, склонившись надъ нимъ, какъ надъ разверзающейся могилой. Наконецъ, онъ пересталъ плакать, жалоба замерла у него на губахъ, и онъ помолчалъ съ минуту. Затѣмъ онъ стиснулъ зубы, приподнялся на локтяхъ, и, сурово глядя, проскрежеталъ:

— Такъ нѣтъ же! Не хочу… Слушай, Жильберъ, умоляю тебя, съѣзди въ Руанъ. Непремѣнно съѣзди!.. Поклянись мнѣ. И скажи ей, что она корова, слышишь, скажи ей, что это изъ-за нея я подохъ… Нужно, чтобы ты ей сказалъ это… И скажи всѣмъ, что она потаскушка, что она наслаждалась, пока я былъ на фронтѣ… Я проклинаю ее, слышишь, и я хотѣлъ бы, чтобы она подохла, какъ я, вмѣстѣ со своимъ любовникомъ… Ты ей скажешь, что я плюнулъ ей въ лицо передъ смертью, ты ей скажешь…

Онъ тянулся своимъ худымъ лицомъ, страшный, съ красной пѣной въ углахъ губъ.

Жильберъ, блѣдный, старался его успокоить. Онъ бережно обнялъ его за шею и хотѣлъ уложить… Тотъ, обезсиленный, не противился и легъ. Долго лежалъ онъ неподвижно, съ закрытыми глазами, затѣмъ крупныя слезы покатились изъ-подъ его закрытыхъ вѣкъ.

Склонившись надъ нимъ, Жильберъ касался своимъ дыханіемъ его лба и чувствовалъ почти на своихъ губахъ смертный потъ, капельки котораго уже показались у него на вискахъ.

— Ну, старина, не плачь, — повторялъ онъ прерывающимся отъ сдерживаемыхъ слезъ голосомъ. — Не плачь, ты только раненъ.

И онъ бережно гладилъ худую голову плачущаго человѣка, Бреваль прошепталъ тише:

— Нѣтъ… Ради дочки… лучше не говорить ей этого всего… Ты ей скажешь, что она должна солидно вести себя, ради дѣвочки… что она должна дать ей счастье, а не служить ей плохимъ примѣромъ. Ты ей скажешь, что надо принести себя въ жертву малюткѣ. Ты ей скажешь, что я просилъ ее объ этомъ передъ смертью, и что тяжело умирать такъ…

Слова выходили изъ его рта такъ же медленно, какъ текли слезы изъ глазъ.

Въ углу, положивъ голову на согнутую руку, рыдалъ Сюльфаръ. Лейтенантъ Морашъ, извѣщенный о событіи, весь посинѣлъ. Онъ хотѣлъ сдержать себя, но видно было, какъ губы и подбородокъ его дрожали.

Бреваль уже не шевелился; слышно было только его короткое свистящее дыханіе. Но вдругъ онъ поднялся на рукахъ Жильбера, какъ будто желалъ выпрямиться, и, крѣпко сжимая его руку, онъ простоналъ, задыхаясь:

— Нѣть… нѣтъ… я хочу, чтобы она знала… Я слишкомъ измучился… Ты ей скажешь, что она распутная баба, ты ей скажешь…

Онъ говорилъ съ трудомъ, и, обезсиленный, долженъ былъ остановиться. Голова его тяжело упала на руку Жильбера, шинель котораго обагрилась кровью. Онъ былъ блѣднѣе умирающаго, укачивалъ его и тихонько обтиралъ ему губы, на которыхъ лапались розовые пузырьки кровавой пѣны. Бреваль сдѣлалъ попытку снова открыть глаза, приподнять тяжелѣвшія вѣки и хотѣлъ снова заговорить:

— Ради счастья дѣвочки… не надо… Ты ей скажешь, а… ты…

Невысказанная просьба его замерла, и глаза бѣднаго умирающаго стали угасать. И какъ бы пытаясь сохранить ему еще мгновеніе жизни, пряча его отъ смерти, Жильберъ прижималъ его къ груди, щека къ щекѣ, поддерживалъ его подъ мышки и орошалъ слезами его лобъ.

— Они наступаютъ!

Жильберъ и я ошеломленные сразу вскочили. Ощупью ищемъ мы винтовки и срываемъ палатку, заграждающую входъ.

— Они идутъ по разбитой дорогѣ!

Кладбище сотрясается отъ взрыва гранатъ, пылаетъ, трещитъ. Это какое-то внезапное бѣснованіе пламени и треска среди ночной темноты. Всѣ стрѣляютъ. Ничего неизвѣстно, никакихъ приказаній нѣтъ — они наступаютъ, они на дорогѣ, вотъ и все…

Передъ нами пробѣгаетъ человѣкъ и падаетъ, какъ бы споткнувшись. Мелькаютъ тѣни, бѣгутъ впередъ, отступаютъ. Изъ разрушенной часовни поднялись красныя ракеты, призывая къ защитѣ. Затѣмъ сразу какъ бы разлился дневной свѣтъ: большія блѣдныя звѣзды вспыхнули надъ нами и, какъ при свѣтѣ маяка, показались бѣгающія среди крестовъ привидѣнія. Повсюду взрываются гранаты. Пулеметъ, какъ змѣя, проскальзываетъ подъ каменную плиту и начинаетъ быстро трещать, осыпая пулями развалины.