Роланъ Доржелесъ - Деревянные кресты

Мы пѣли во всю глотну, какъ бы стремясь въ крикахъ излить нашу животную радость.

— Не орите такъ, — сказалъ намъ Мару, который бѣгомъ догонялъ васъ. — Насъ остановятъ.

— Навѣрно, — поддакнулъ Лемуанъ, который шелъ, лѣниво передвигая свои большія ноги. — И если курочки услышатъ, какъ мы оремъ, онѣ насъ не впустятъ.

Мы послушно заглушили нашу радость придавленнымъ смѣхомъ.

— Мнѣ ее терпится, — признавался Сюльфаръ.

— Кажется, хозяйка красивая брюнетка, — объяснилъ Буффіу, — настоящая красавица.

— Я ее видѣлъ, — воскликнулъ Брукъ, — у нея огромные глаза, какъ тарелки… А если это у нея, то будетъ очень пріятно.

Мы дошли до конца деревни, гдѣ фермы уже находятся на большомъ разстояніи одна отъ другой. Какая-то темная фигура вырисовалась на краю дороги.

— Часовой, — воскликнулъ Мару.

Солдатъ, старый ополченецъ, смотрѣлъ, какъ мы подходимъ, не двигаясь, опершись на винтовку. Онъ до самыхъ глазъ былъ укутанъ шарфомъ, который заглушалъ его голосъ.

— Вы не знаете пароля? — спросилъ онъ насъ. — Клермонъ…

Мы быстро, почти бѣгомъ, прошли мимо него и вскорѣ въ прозрачной темнотѣ увидѣли большое бѣлое строеніе, залитое луннымъ свѣтомъ, съ закрытыми ставнями.

— Это здѣсь!

Мы тихо подошли. Да, это здѣсь: къ двери былъ прикрѣпленъ бѣлый букетъ. Всѣ одновременно замѣтили его и радостнымъ шопотомъ поблагодарили Буффіу.

— Я постучу, — нетерпѣливо сказалъ Сюльфаръ.

Онъ постучалъ. Мы стоя тѣсной кучкой, едва дыша, прислушивались. Брукъ потихоньку, шутя, подражалъ кудахтанью курицы. Сюльфаръ, прижавъ ухо къ двери, сдѣлалъ намъ знакъ замолчать. Послышались шаги, затѣмъ ключъ повернулся въ замкѣ, и дверь полуоткрылась, пропуская полосу свѣта. На секунду мы увидѣли прекрасное лицо женщины, очень блѣдное, окаймленное черными, расчесанными на проборъ, волосами. Затѣмъ, тотчасъ дверь рѣзво захлопнулась.

— Эта та самая!? — воскликнулъ Брукъ, увидѣвъ только глаза, ея прекрасные большіе глаза.

— Что тамъ такое? — удивился Буффіу.

— Бѣдовая дѣвчонка, — проворчалъ Сюльфаръ, готовый разсердиться. — Эй, вы тамъ…

И онъ постучалъ въ дверь.

— Не оставятъ же онѣ насъ во дворѣ…

Мы стояли передъ запертой дверью, удивленные, разочарованные. Никто не понималъ, въ чемъ дѣло.

Лемуанъ, державшійся позади, засунувъ руки въ карманы, многозначительно кивнулъ головой.

— Она нашла, что слишкомъ много народу, — заявилъ онъ. — Нѣкоторымъ надо было бы спрятаться.

— Это не причина для того, чтобы не открывать, — сердился Сюльфаръ.

И стиснувъ кулакъ, онъ стукнулъ еще сильнѣе. Никакого отвѣта.

— Нѣтъ, будь я теперь штатскій, какъ бы я разнесъ эту дверь, — скрежеталъ онъ сквозь стиснутые зубы.

Лемуанъ еще надѣялся. Ему не вѣрилось, что то горячее счастье, котораго онъ жаждалъ, такъ быстро уплыло.

— Нѣтъ, кромѣ шутокъ, — шепталъ онъ, — она опять выйдетъ…

— У насъ есть чѣмъ платить, — закричалъ Буффіу, знатокъ женскихъ сердецъ.

Лемуанъ на всякій случай выкрикнулъ пароль: „Клермонъ! Клермонъ!“, думая, что въ домъ пускаютъ только настоящихъ военныхъ, исполняющихъ всѣ воинскія предписанія.

Каждый сталъ кричать все, что приходило ему въ голову, чтобы уговорить женщинъ.

— Эй, курочки. Мы пришли спѣть вамъ пѣсенку. Откройте же. У насъ есть деньги. Мы угощаемъ шампанскимъ.

Перебирая струны воображаемой мандолины, Сюльфаръ запѣлъ серенаду подъ освѣщенными окнами:

Другой все сильнѣе ритмично барабанилъ въ дверь, крича: „Хозяйка! Хозяйка!“, а Брукъ царапалъ себѣ руки, стараясь вскарабкаться по стѣнѣ до закрытыхъ ставень.

А дверь все не открывали. Тогда мы всѣ хоромъ начали пѣть.

Эти женщины, вѣроятно, любили музыку. Дверь раскрылась на этотъ разъ настежь.

— А! — крикнула вся наша банда.

— Это было похоже на привѣтственный крикъ во время фейерверка, когда взлетаетъ первая ракета. И мы ринулись.

Красавица-брюнетка стояла въ глубинѣ входа, держа высоко лампу, чтобы освѣтить намъ дорогу. Всѣ хотѣли войти вмѣстѣ и, смѣясь, давили другъ друга.

Ворвавшись первымъ, Сюльфаръ уже протягивалъ жадно руки. Женщина оттолкнула его.

— Вы пришли развлечься, — сказала она жесткимъ голосомъ, который поразилъ меня. — Вы хотите посмотрѣть?… Вотъ вамъ, это красиво, это стоитъ посмотрѣть…

И она рѣзко толкнула дверь.

Въ большой холодной и пустой комнатѣ у маленькой желѣзной кровати стояла свѣча. Въ кровати лежалъ ребенокъ, весь бѣлый, со скрещенными на груди худыми руками. Пальмовая вѣтка лежала въ блюдѣ съ водой. Въ ужасѣ, не произнося ни слова, мы отхлынули назадъ.

Въ этой мѣстности существуетъ обычай прикрѣплять букетъ къ дверямъ дома, гдѣ умеръ ребенокъ.

Дождь хлесталъ по грязи и по людямъ. Его не видно было, но было слышно, какъ струи его шлепали по сырой землѣ и по вымокшимъ шинелямъ.

Была темная ночь, безъ неба, безъ горизонта, не видно было ни зги, и послѣднія команды, пришедшія за пищей, выходя изъ окопа, оріентировались только по звуку голосовъ. Люди продвигались впередъ, прищуривъ глаза, съ захолодѣвшими щеками. Вѣтеръ свистѣлъ имъ въ уши, буйный вѣтеръ, которому нечего было раскачивать на своемъ пути — не было ни деревьевъ, ни строеній.

Вокругъ походныхъ кухонь столпились посланные изъ отдѣленій. Солдаты укрывались подъ повозками, какъ нищіе подъ навѣсомъ. Стоявшіе въ первой очереди толкались, протягивая кастрюлю или котелокъ. Дождь попадалъ струями въ большой кухонный котелъ, и солдатъ послѣдняго отдѣленія, топтавшійся въ лужѣ, ворчалъ, подталкивая другихъ:

— Теперь уже получишь не рагу, а настоящій супъ.

Сюльфаръ долго слѣдилъ за раздачей, держа на плечѣ связку вымокшихъ и липкихъ хлѣбовъ, затѣмъ онъ вышелъ изъ очереди.

— Возьми письма, Демаши. Я иду за виномъ.

Письма — только ради нихъ и пришелъ сюда Жильберъ. Онъ вызвался идти за пищей — четыре часа ходьбы туда и обратно по липкой грязи узкихъ переходовъ — чтобы навѣрняка получить письмо отъ Сюзи, самому порыться въ кучѣ писемъ у фурьера; пять дней, какъ онъ ничего не получалъ отъ нея, пять ночей онъ, стоя у амбразуры, злился на завѣдующаго обозомъ, на фурьера, на кашеваровъ, на всѣхъ, кто, вѣроятно, крадетъ его письма. Сегодня вечеромъ, не будучи въ силахъ ждать больше, онъ вызвался идти за пищей.