Роланъ Доржелесъ - Деревянные кресты

Сосѣди заворчали:

— Тише, вы тамъ…

Вьеблэ пошелъ съ нами къ нашему окопу. Онъ въ темнотѣ оглядывалъ всѣхъ, ища старыхъ товарищей.

— Здравствуй, Брукъ, вотъ и опять встрѣтились… А, Буффіу, старая бестія, что ты тутъ подѣлываешь?.. А Беленъ?

— Отправленъ въ тылъ… Отравленіе газомъ… Ты знаешь, что Бреваль убитъ, и капраломъ у насъ теперь Мару… Бертье пропалъ безъ вѣсти въ Аргони.

Мы столпились у входа въ землянку, усѣвшись на грязныя ступеньки. Внутри Сюльфаръ приготовлялъ жженку, — онъ не взялъ въ сумку ни патроновъ, ни бѣлья, ни бисквитовъ, чтобы осталось мѣсто для двухъ бутылокъ рома, которыя онъ завернулъ въ вязаные носки.

— Ну, а въ тылу сладко живется?

— Еще бы. Три мѣсяца въ лазаретѣ все равно, что въ роскошной гостиницѣ. Ничего не дѣлаешь, подставляешь только ноги для мытья; варенья сколько угодно, однимъ словомъ, хорошая жизнь… И мы еще что, а посмотрѣли бы вы на англичанъ. Если бы вы видѣли офицеровъ съ тростачками, новенькихъ солдатъ, которые себѣ ни въ чемъ не отказываютъ, шотландцевъ въ юбкахъ, которые идутъ на ученье, наигрывая на флейтахъ. Женщины къ нимъ льнутъ, что тутъ говорить; можешь быть увѣренъ, что они не просятся на другой участокъ. А если бы вы видѣли ихъ раненыхъ! Великолѣпный, нарядный, голубой костюмъ, бѣлая рубашка съ краснымъ галстукомъ. Такіе франты, что не вѣрится, чтобы имъ пришлось мучиться.

— А наши? Много нашихъ раненыхъ?

— Масса. Въ лазаретѣ, гдѣ я былъ, всегда было полно… Только насъ одѣваютъ кое-какъ, куртки у васъ слишкомъ широки, штаны слишкомъ коротки, старыя шинели; чтобы понравиться дѣвицамъ, надо быть очень красивымъ парнемъ… Только мы лучше умѣемъ болтать… У кого какая рана, тотъ съ такими ранеными и разгуливаетъ. У кого нѣтъ руки или ранена голова, ходятъ компаніями, потому что ихъ раны не мѣшаютъ имъ ходить. А мы, раненые въ ногу, составляли особую компанію. У меня-то было двѣ палки, но тѣ, у которыхъ отнята нога или часть ноги, опирались на костыли, и вы не можете себѣ представить, какъ тяжело слышать постукиванiе костылей о тротуаръ… Штатскіе уже не обращаютъ на это вниманія; они говорятъ, видишь ли, что они уже къ этому привыкли. А ребята къ этому не привыкли, можешь быть увѣренъ… У меня былъ пріятель, у котораго отняли нижнюю часть лица, онъ не рѣшался выходить, ему было стыдно… Онъ былъ изъ двѣсти шестьдесятъ девятаго полка, который былъ съ нами въ Каранси.

Выпивъ глотокъ горячаго рома, онъ поблагодарилъ:

— Это согрѣваетъ. Старина Демаши, я вижу, попрежнему лечить свой желудокъ.

Сюльфаръ, склонившись надъ кружкой, старался прочесть будущее на днѣ ея.

— А война? — спросилъ онъ, — когда же она кончится?

Вьеблэ, прежде чѣмъ отвѣтить, насмѣшливо засмѣялся.

— Ахъ, съ концомъ они запаздываютъ… Ты думаешь, что они объ этомъ говорятъ, — нѣтъ!.. Да въ Парижѣ и не знаютъ уже, что теперь война. Никто о ней не думаетъ, кромѣ матерей, у которыхъ ребята на фронтѣ… Дѣвицы никогда такъ не развлекались. Я встрѣтилъ типовъ, которые зарабатываютъ по двадцати франковъ въ день… Парень, у котораго была маленькая мастерская для починки велосипедовъ, сталъ теперь милліонеромъ, курить сигары съ этикетками, до которыхъ вы не рѣшились бы дотронуться. А эта публика въ кино, въ ресторанахъ, вездѣ… Прошлись бы вы по Елисейскимъ полямъ, посмотрѣли бы на богачей, они еще всѣ тамъ, не безпокойся. Для этихъ людей то же самое, какъ если бы война происходила на Мадагаскарѣ или въ Китаѣ, даю тебѣ слово, что зимняя кампанія ихъ не волнуетъ. Разгулъ, говорю я вамъ, настоящій разгулъ…

— Да, я видѣлъ это во-время отпуска, — подтвердилъ солдатъ послѣдняго призыва.

Разсказчикъ искоса посмотрѣлъ на перебившаго его.

— Ничего ты не видѣлъ, — сказалъ онъ ему. — Въ одну недѣлю нельзя все увидѣть, убѣдиться въ этомъ. Я числился двадцать дней на выздоровленіи, имѣлъ два отпуска по сорока восьми часовъ и одно воскресенье, которое я весело провелъ… А на сборномъ пунктѣ васъ здорово притѣсняютъ… Унтеръ-офицеры всячески стараются не попасть на фронтъ и выжимаютъ изъ васъ соки: утреннія маршировки, ночныя маршировки, дежурства, упражненія. Однажды въ субботу я былъ въ мрачномъ настроеніи, и, вернувшись на сборный пунктъ, разнесъ ихъ всѣхъ; я имъ сказалъ, что мнѣ надоѣли тыловые ловкачи, уклоняющіеся отъ фронта, и попросилъ скорѣе отправить меня… Три дня мы пробыли на дивизіонномъ сборномъ пунктѣ, и вотъ я здѣсь…

— Жаль, что тебя опять не назначили къ намъ, — пожалѣлъ Мару.

— Къ моему пріятелю Морашу?.. Нѣть, это дудки.

Дождь прекратился. Передъ брустверомъ взорвалась граната. Затѣмъ другая, и отблескъ ея рѣзко освѣтилъ согнувшіяся спины караульныхъ, потомъ третья… Въ нѣмецкихъ окопахъ потрескивала легкая ружейная стрѣльба, чтобы заглушить шумъ бросаемыхъ гранатъ.

Рикордо влѣзъ на мѣшки съ землей и смотрѣлъ на равнину, на которой то тутъ, то тамъ вспыхивали огни. Когда ружейная стрѣльба прекратилась, грохочущіе взрывы гранатъ стали слышны отчетливѣе. Всѣ спрятали головы.

— Это для того, чтобы мы вышли изъ землянки. Теперь они начнутъ здорово садить… Ну, всѣ подъ прикрытіе!

Всѣ сгрудились на ступенькахъ землянки. Просвистѣвшіе 210-мм. снаряды какъ кулаками подтолкнули заднихъ. Втискивались въ землянку, ничего не видя.

— Зажгите, чортъ возьми… У кого зажигалка?

Свѣча освѣтила обширную низкую землянку, которая, казалось, выгнулась, чтобы выдержать тяжесть на своихъ плотныхъ подпорахъ. Наверху гремѣло сильнѣе, и при каждомъ ударѣ чувствовалось, какъ дрожатъ балки.

— Остался ли караульный наверху? — спросилъ Рикордо, фатоватое лицо котораго блестѣло при свѣтѣ свѣчи.

Никто не отвѣтилъ.

— Есть караульные на переднемъ посту.

— Этого мало, надо назначить кого-нибудь. Очередь твоему отдѣленію, Мару.

Капралъ изъ принципа проворчалъ: „понятно“… и спросилъ насъ: „Чья очередь идти?“

Новый солдатъ тотчасъ заявилъ:

— Не моя… Буффіу еще не былъ караульнымъ.

Бывшій кашеваръ забился въ уголъ между двумя рядами мѣшковъ.

— А почему же именно я, — запротестовалъ онъ плачущимъ голосомъ, поворачивая къ намъ свое толстое жалкое лицо. — Но, вѣдь, не назначать же меня одного караульнымъ?.. Я почти ничего не вижу ночью, одного глаза какъ будто нѣтъ…

— Довольно, Буффіу, — прервалъ его Рикордо, — бюро жалобъ закрыто.

— Все-таки, — пробормоталъ тотъ, — я нахожу, что было бы полезнѣе теперь окопаться.

Маленькій Брукъ съ омерзѣніемъ посмотрѣлъ на толстяка.

— Ну, я пойду, — заявилъ онъ, — пойду вмѣсто тебя… Знаю, что ты замышляешь, но это ничего.

Онъ взобрался по лѣстницѣ. Когда онъ выходилъ, особенно сильный ударъ потрясъ землянку, слегка освѣтивъ ее.

— Брукъ! — встревоженно окликнулъ его Мару.