Роланъ Доржелесъ - Деревянные кресты

— На, и проваливай, — сказалъ въ отчаяніи фурьеръ, наливая ему послѣднюю кружку. — Ахъ, что за ремесло…

Сюльфаръ, довольные самимъ собой, возвращался, какъ тріумфаторъ, съ ведромъ въ рукѣ и съ мѣшкомъ за плечами. Они прошли черезъ всю деревню, по которой бродили въ поискахъ кабака бездѣльничающіе солдаты, и по дорогѣ онъ старался внѣдрить въ новоприбывшаго первоначальные принципы хитрости и изворотливости, необходимые для военнаго въ походѣ.

— Каждый за себя, понимаешь. Я предпочитаю пить чужое вино, чѣмъ чтобы другіе пили мое… Самые совѣстливые всегда остаются въ накладѣ.

Остановившись въ уголкѣ, гдѣ не было прохожихъ, онъ опустилъ кружку въ ведро и протянулъ ее Жильберу.

— На, — сказалъ онъ, — выпей, ты имѣешь на это право.

Дѣйствительно, онъ у себя въ умѣ и только для собственнаго руководства составилъ маленькій уставъ правъ и обязанностей солдата, въ которомъ было вполнѣ разрѣшено человѣку, отправляющемуся за порціями, получить въ видѣ вознагражденія кружку вина. Онъ тоже выпилъ, такъ какъ онъ помогалъ Демаши, и послѣ этого легче двинулся дальше. На ходу онъ разсказывалъ Жильберу разныя исторіи и о своей женѣ, портнихѣ, и о битвѣ при Гюизе, и о фабрикѣ, на которой онъ работалъ въ Парижѣ, и о фельдфебелѣ Морашѣ, всѣми ненавидимомъ. Когда они пришли къ стоянкѣ, онъ поставилъ на землю ведро, клялся, что даже не попробовалъ вина, предлагая въ доказательство понюхать его дыханіе, затѣмъ онъ подошелъ къ Демаши, въ которому чувствовалъ симпатію.

— Если бы я былъ при деньгахъ, какъ ты, — сказалъ онъ ему, — и если бы у меня было твое образованіе, даю тебѣ слово, они бы меня здѣсь не увидѣли. Я добился бы поступленія на офицерскіе курсы, провелъ бы нѣсколько мѣсяцевъ въ лагерѣ, а въ серединѣ 1915 года меня произвели бы въ подпоручики. А къ этому времени война кончится… По моему, ты не сумѣлъ пойти по правильной дорогѣ.

Съ ранняго утра полкъ мѣрно шагалъ по дорогѣ, растянувшись длинной голубой лентой. Облако пыли неслось впереди, неся съ собой топотъ ногъ, глухой шумъ голосовъ, взрывы смѣха. Товарищи, идя плечомъ къ плечу, безъ устали разсказывали другъ другу обычныя полковыя исторіи, всѣ похожія одна на другую, какъ будто онѣ произошли въ одной и той же казармѣ.

Никто не думалъ о войнѣ. Всѣ были настроены весело и беззаботно. Было не очень тепло, окрестности были оживленны, и солдаты оглядывались кругомъ, какъ будто они были на маневрахъ.

Буффіу съ лоснящимся лицомъ шелъ рядомъ съ Гамелемъ, чтобы поговорить съ нимъ о Гаврѣ. Они вспоминали знакомыя имъ обоимъ названія улицъ и кабачковъ и въ сотый разъ удивлялись, что не знали другъ друга до войны.

— А у тебя притомъ такая толстая физіономія, что ее легко замѣтить, — каждый разъ повторялъ Гамель.

Онъ былъ крѣпкаго тѣлосложенія и шагалъ широко, тогда какъ толстякъ Буффіу шелъ мелкими торопливыми шажками, и Фуйяръ, идя сзади него, съ грязнымъ платкомъ на шеѣ, не переставая, ворчалъ на него. Онъ ненавидѣлъ жирнаго торговца лошадьми: Буффіу былъ толстъ, онъ — худъ; тотъ былъ человѣкъ зажиточный, онъ былъ бѣденъ; тотъ оставался въ тылу, онъ попадалъ въ окопы.

Буффіу не обращалъ вниманія на оскорбленія и ругательства и въ окопы не шелъ. Съ самаго начала войны онъ брался за любое ремесло, готовъ былъ дѣлать, что угодно, лишь бы не попасть въ окопы. Въ бою онъ былъ лишь одинъ разъ, при Шарлеруа, и вынесъ оттуда впечатлѣніе такого ужаса, что у него осталась только одна мысль, одно стремленіе: ловчиться и оставаться въ тылу. Съ помощью всевозможныхъ хитростей и уловокъ это ему удавалось. Отступленіе онъ продѣлалъ въ качествѣ самокатчика при казначеѣ, едва умѣя держаться на сѣдлѣ. Марну онъ выигралъ, будучи бригаднымъ телефонистомъ. Затѣмъ онъ былъ дровосѣкомъ, сапожникомъ, помощникомъ кашевара. Онъ, не задумываясь, хватался за любое ремесло и цѣплялся за занятое мѣсто до тѣхъ поръ, пока его не прогоняли. Онъ не хотѣлъ драться, вотъ и все, и страхъ заставлялъ его пускаться на что угодно. Теперь онъ угощалъ всѣхъ капраловъ при обозѣ и дѣлился своими посылками съ сержантомъ, начальникомъ отряда муловъ при пулеметной командѣ, который обѣщалъ устроить его при отрядѣ. Но капитанъ не отпускали его изъ роты, и Буффіу задумчиво склонялъ голову, слушая ругательства и угрозы Фуйяра.

Фуйяръ гордился тѣмъ, что онъ участвовалъ въ сраженіи при Монмирайлѣ, и тѣмъ, что онъ старый солдатъ, и ненавидѣлъ также и Демаши, у котораго было слишкомъ много денегъ и былъ слишкомъ барскій видь. Жильберъ медленно плелся, вытянувъ шею, засунувъ большіе пальцы за ремни. Съ каждой остановкой сумка его становилась все тяжелѣе. Однако, при отправленіи онъ весело упаковывалъ ее. Чувствуя на себѣ эту хорошо увязанную ношу, онъ испытывалъ спортивный подъемъ и приливъ силъ. Мускулы его натянулись, онъ готовъ былъ пѣть, идти ускореннымъ шагомъ, въ сопровожденіи толпы провожающихъ.

Но черезъ часъ сумка стала уже тяжелой. Она уже не подталкивала его впередъ, какъ при отправленіи въ походъ, а, казалось, удерживаетъ его, тащитъ назадъ за оба ремня. Черезъ каждую сотню шаговъ онъ подбрасывалъ свою ношу движеніемъ плечъ, но напрасно, она быстро соскальзывала внизъ, становясь еще тяжелѣе. Ссадины на ногѣ увеличились, колѣни затекли, и сумка, тяжелая, какъ свинецъ, издѣвалась надъ нимъ, заставляла его пошатываться, какъ пьянаго.

На каждой остановкѣ онъ раскладывалъ на склонѣ дороги свои вещи и выбрасывалъ что-нибудь: всевозможныя лекарственныя снадобья, портативный фильтръ, коробку съ мяснымъ порошкомъ, кучу полезныхъ вещей, на которыя товарищи его жадно набрасывались, не зная точно, что они будутъ съ ними дѣлать. Сюльфаръ помогалъ ему нести половину его тяжести, фляжку, патронную сумку, переполненную свыше мѣры, а къ концу перехода онъ взялъ у него даже ружье, ремень котораго натиралъ ему плечо. Но даже то немногое, что ему оставалось нести, казалось ему все-таки тяжелымъ, и на каждой остановкѣ онъ думалъ, что не будетъ въ состояніи идти дальше. Однако, они вставалъ, какъ всѣ, и шелъ дальше, прихрамывая, еще болѣе разбитый, мучительно переживая каждый шагъ. Мало-по-малу шумъ среди солдатъ сталъ затихать. Чувствовалась усталость.

— Отдыхъ! Отдыхъ! — раздавались крики, но кричавшіе старались, чтобы ихъ не замѣтили. Хромающіе выходили изъ рядовъ и, усаживаясь на откосахъ, снимали башмаки. На краю дороги Барбару, военный врачъ съ четырьмя нашивками, выслушивалъ жалобу больного, сдерживая поводомъ и колѣнями рвущуюся впередъ лошадь. Передъ нимъ робко стоялъ солдатъ, вытянувшись, руки по швамъ.

— Молчи! — кричалъ врачъ, и жилы на вискахъ у него надулись. — Пойдемъ, какъ всѣ… Я начальникъ, слышишь, начальникъ! Какъ ты обязанъ относиться ко мнѣ?