Финнуала Кирни - Ты, я и другие

правда поставила крест на судьбе нашего брака.

Мой неверный, лживый муж… Как, должно быть, мучительно для него было стремиться к сыну — и не иметь возможности даже увидеть его, покупать подарки — и не сметь их вручить. А только складывать, складывать сверток за свертком и прятать.

И так же мучительно было для него обнаружить, вскрыть, прочитать письмо, адресованное ему много лет назад, — и принять решение.

Я стою под душем, капли воды мешаются со слезами.

Ну почему он не рассказал мне правду? Он пытался объяснить почему, он даже объяснил, но этот вопрос все еще вертится у меня в голове. Когда мы познакомились, почему было не рассказать? А Бен, как быть с Беном? Подставляю лицо под струю обжигающе-горячей воды и смываю слезы. Я только сейчас поняла, сколько всего намешано в душе моего сбившегося с пути мужа. И первое, что я делаю после душа, — пишу Карен эсэмэску с извинением, что ну никак не могу прийти сегодня на свидание вслепую.

Если здесь есть комната для персонала, то наверняка после наших сеансов Том идет туда, вздыхая от облегчения, и наливает себе порцию спиртного.

Я и сам после сеанса чувствую себя измочаленным.

Десять дней в лечебнице, десять сеансов по часу каждый и групповая терапия днем. Если откровенно, то при звуке собственного голоса меня одолевает тоска.

Говорить о себе скучно. Мне не интересны часы разговоров и кипы страниц, которые исписывает Том.

Другим пациентам лечебницы такие беседы были бы куда нужнее.

Я только что сказал об этом Тому, по крайней мере, попробовал. Теперь слушаю, как он, в своей мягкой манере, убеждает меня, что и моя история чрезвычайно интересна. Я явно недооцениваю всю важность случившегося. Молодой человек обнаруживает родителей мертвыми; осознает, что сначала с собой покончила мать, а за ней последовал отец. Вероятно, предполагает Том, я скрывал от самого себя роль матери в их смерти.

Громко вздыхаю. Я не уеду отсюда до тех пор, пока сам не пойму, что пора. И вряд ли решусь сделать это, пока Том записывает в свой блокнот всю эту санта-барбару.

— Да, полагаю, вы правы.

Он кивает. Ну, скажи мне что-нибудь новое, говорит его застывший взгляд.

— Я любил маму, в самом деле любил, но она мне не нравилась. Она была с нами резкой и плохо обращалась с отцом. А он делал все, что только мог.

— Все, что только мог? Как это?

Пожимаю плечами:

— Она получала все, что хотела. Он терпел все перепады ее настроения. Все капризы. Он работал как вол, старался ее баловать, а ей всегда было мало. Она просто чувствовала себя несчастной… — Оказывается, думая и говоря о матери, я хочу замолчать и закрыться, а не распахнуть душу, ради чего все это затевалось.

— Вы не возражаете, если мы сменим тему?

Том секунду раздумывает:

— А скажите, после их смерти вам помогал кто-нибудь?

Тру затылок. Этот парень похож на ротвейлера: если вцепится, ни за что не отпустит! Я уверен, время уже истекло. Оглядываюсь в поисках способов бегства: вон те французские окна наверняка заперты.

И сдаюсь.

— Навалилось все одновременно. Полиция, страховая компания… но было ясно, что мы остались одни — только я и Бен.

— А родственники?

— И мать, и отец были единственными детьми.

Мамины родители умерли еще до нашего рождения, я их не знал, а дедушка по отцовской линии скончался годом раньше всей этой истории. Папина мама попала в дом престарелых и пережила мужа на год. А мне еще нужно было сдать на степень, протолкнуть Бена в университет, носиться по двум работам, чтобы платить по счетам, и все это время…

— …за ним присматривать. — Том заканчивает предложение за меня.

— Да. Я делал то, что был должен, — но я и хотел этого. Мы с Беном были близки, очень близки. У нас никого не было, кроме друг друга. Потом, слава богу, через год я встретил Бет, и все стало проще. Все, к чему она прикасалась, приходило в норму.

— Однако вы ее предали.

Ах ты гад! Исподтишка влез в душу!

Делаю глубокий вдох:

— Да .

Внутри внезапно зарождается кошмарное, жуткое ощущение, что мне никогда отсюда не выбраться.

Я открыл ящик Пандоры и выпустил наружу историю моих родителей. Если я теперь возьмусь объяснять, почему поступил с Бет так, как поступил, это приведет к бесконечным разговорам. А ответов на вопросы я так и не получу.

— Долго еще? В одиннадцать жена приедет меня навестить.

Нужно любой ценой покинуть кабинет, просто чтобы убедиться, что я не заперт здесь навечно.

Том бросает на меня очень странный взгляд, но я не хочу его анализировать. В конце концов, чья это работа?

Бет чинно пьет чай, и почему-то это кажется мне забавным.

— Что смешного? — спрашивает она.

Мы сидим в одной из общих гостиных.

— Ты. Твои оттопыренные мизинчики.

Она смеется.

— А что? Шикарное место, разве нет?

— Учитывая, какую хренову тучу денег все это стоит, еще бы ему не быть шикарным.

— Адам Холл, следите за языком. — Она передразнивает меня, повторяя ту самую фразу, которую я годами говорил ей. Повторяет тем же тоном. — Следите за своим грязным языком.

— От души выругаться — в этом что-то есть.

Я раньше не понимал.

Она кивает:

— А если серьезно, то как ты?

Пожимаю плечами:

— Да все нормально. Каждое утро болтаю с Томом о своих переживаниях. Когда совсем невмоготу, представляю его в модном прикиде. Он кошмарно одевается, весь из себя такой в бежевеньком.

— Ты придумываешь туалеты для своего психиатра?

— Она улыбается.

— А что? Он нуждается в помощи. Потом, днем, у нас групповая терапия, я частенько ее пропускаю.

А в промежутках — ем и читаю.

— И что ты выяснил насчет себя?

— Что я самовлюбленная скотина, хотя не настолько самовлюбленная, как моя мать, которая решила свести счеты с жизнью, точно зная, что отец сделает то же самое, а мы с Беном останемся одни.

— Да уж. — Бет смотрит на ковер под ногами, в геральдических лилиях и с плюшевым ворсом. — Но вы разговариваете? На самом деле разговариваете?

Я громко смеюсь:

— А чем тут еще заниматься?

— Да я понимаю… ну… иногда легче спрятаться.

— Спрятаться? Здесь негде. Поверь мне, я пробовал.

Она неловко ерзает в кресле, ей не особенно комфортно рядом со мной.

— До сих пор не понимаю, почему ты мне не рассказал.

Мотаю головой:

— Не мог. Я много раз об этом думал, но уж если начал лгать, то легче этой линии и держаться.

— А почему ты солгал мне в самом начале?

— Ты бы меня бросила.

Мой сухой ответ звучит громче, чем я хотел.

Она молча качает головой.

— Я так думал, Бет. Возможно, был не прав.

Я думал: ты узнаешь, из какой странной семейки я происхожу, и уйдешь.. И не забывай, я существовал тогда в режиме выживания.