Финнуала Кирни - Ты, я и другие

Кому: ahall@hall&fryuk.net

Я по горло сыта твоими «надо». Ты захотел бросить меня и поиметь другую женщину. Теперь ты хочешь со мной поговорить. Скучаешь? Ты же сам меня бросил! Совсем съехал? Свое «X» можешь засунуть себе прямо в задницу. Бет.

Я отправляю свое письмо, и в то же мгновение хлопает входная дверь. В желудке набухает ледяной ком. Черт. Крадусь к двери и прислушиваюсь. Я не готова сейчас с ним встречаться. В голове как угорелые носятся мысли. Сердце бьет в виски. Я вспоминаю, что поменяла замки, только после того, как на лестнице раздаются шаги и доносится голос: «Мам?»

В этот миг я осознаю, что все это время задерживала Дыхание. Сажусь и нажимаю точку между большим и указательным пальцем.

В комнату входит Мег.

— Вот ты где! Так я и знала! Господи, мама, тут нечем дышать! — Она обнимает меня, а потом идет к окну и толкает створку. — Как ты работаешь? Не комната, а гроб. У тебя есть еда? Эй, отомри! — Она дергает меня за руку. — Я проголодалась.

— Тебе повезло, — говорю я, спускаясь с ней вниз. — Вчера я закупилась. — Ложь легко слетает с губ. — А почему ты здесь? Я не ждала тебя до завтра.

Мег разворачивается, и я вижу глаза Адама.

— Посмотри на себя. Я просто почувствовала.

Вот и все объяснение.

— Что?

Я даже немного обижаюсь. Если отбросить случай с тягой к генеральной уборке, охватившей меня в полночь, я чувствую себя вполне прилично. Бессознательно подправляя поношенный спортивный костюм, провожу рукой по тусклым волосам.

Мег кивает на дивное художественное произведение у входной двери:

— Вот что. Сейчас я приму душ и немножко отдышусь, а потом ты пригласишь меня поужинать у Гвидо. А я за это не буду комментировать, что обо всем этом думаю.

— Заметано, — говорю я.

Господи, как хорошо, что она здесь!

— Я по нему скучаю, — признается Мег, глядя в опустевшую тарелку.

— Солнышко, это же меня он разлюбил, не тебя.

Ее глаза смотрят в упор.

— Мама, отец никогда тебя не разлюбит. Просто себя он любит больше.

Мудрые слова.

— Но тебя он любит еще больше, — говорю я. — Не забывай об этом.

Мег старается сдержать слезы, отламывая каждую секунду по крошечному кусочку чесночного хлеба.

Как будто, пока она жует, слезы не потекут.

— До сих пор в голове не укладывается, — признается она. — Просто нет слов.

— Так про любого можно сказать. — Я глубоко вздыхаю. — Ешь, остынет.

Я смотрю на дочь и мысленно возвращаюсь далеко назад. Мег три года. Ее нижняя губа дрожит так же, как начинает дрожать сейчас. Глубокий вдох — и что последует за ним? Она завоет, будто дикий лис, — или будет кусать трясущиеся губы, но упрямо не позволит себе разреветься?

Сегодня никаких завываний. Мег молчит, по лицу медленно катятся слезы. Отворачивается, готовая сбежать в дамскую комнату. Я беру ее за руку и крепко сжимаю.

— Ну, будет, — прошу я. — Не плачь.

В ресторане кроме нас только четыре посетителя, и мы сидим достаточно далеко от них. У меня слезы тоже подступают к горлу. Стараясь не выдать себя, протягиваю дочери салфетку и шепчу:

— Все будет хорошо.

Для меня это пустые слова. Может, хоть ей поможет.

О на шмыгает и вытирает глаза.

— А ты… ты примешь его назад?

В ее глазах отчаянная надежда. Дыхание перехватывает, когда я понимаю, о чем она спрашивает. Невзирая на гнев и обиду, она жаждет, чтобы эта полоса жизни кончилась и семья воссоединилась. Мне хочется убить Адама. Убить за то, что он сотворил со мной и с ребенком.

Я медленно качаю головой:

— Не знаю, Мег. Просто не знаю.

Она отводит глаза и медленно жует остывшие ньокки. Накалывает на вилку следующий кусочек.

Потом еще. Я смотрю на нее. Убираю свою ладонь с ее руки, тоже беру вилку и накручиваю спагетти.

В соусе болоньезе слишком горчит чеснок; я вспоминаю, как Адам не любил «чесночные» поцелуи. Поэтому в моем жесте, когда я подчищаю тарелку кусочком хлеба, есть что-то от желания поступить ему назло.

Мы болтаем о пустяках, не касаясь больных вопросов.

Ее курсовая работа, соседи по квартире, преподаватели, треснувший кафель в душевой… Постепенно слезы высыхают, и Мег начинает смеяться. Мы обе улыбаемся. Она встает, пересаживается на мою сторону стола и обнимает меня. Крепко. Слова больше не нужны. Она сильная. Она справится. А если справится она, то справлюсь и я.

Позже, когда уже дома мы пьем какао, Мег снова извиняется, что не может остаться на ночь. Натягивает джемпер поверх футболки.

— Прости, мам. У меня важная консультация первой парой. Ты нормально?

Я беру ее лицо в ладони. Непростое дело, учитывая, что она на голову выше меня. Глажу чудесные каштановые кудри.

— Если ты нормально, то и я тоже, — шепчу я, уткнувшись ей в волосы.

— Я на букву «х», мам. Ничего, прорвемся.

На букву «х» — это «хорошо». Или иначе. Так мы говорим, когда нам тревожно и нервы ни к черту.

Она меня целует, легко касаясь губ:

— Пусть у тебя все будет хорошо, мама.

Я хочу продлить объятие, обхватить ладонями, спрятать в карман — подальше от всех бед и тревог.

Едва она уходит, бегу к сумке, вытаскиваю блокнот и диктофон. Пишу слова и одновременно напеваю мелодию. Я назову это «На букву “х”».

Мне совсем не хорошо.

На сей раз точно не хорошо,

Настолько, что я даже не могу об этом говорить.

Закрываю глаза и представляю всемирно известный зал и сцену. И звучащую на ней песню:

Поднимаюсь в спальню, долго и сладко зеваю. Мне так легко, что я заползаю под покрывало, даже не раздевшись.

И вижу сон — в моей кровати лежит знаменитый шеф-повар Гордон Рамзи. Его телепередача тоже называется «На букву “х”», только для него «х» — это «харч».

— Нельзя назвать песню «На букву “х”», — говорит он.

— Как ты здесь оказался? — удивляюсь я.

Он не отвечает. Однако приходится признать, что его голова на подушке Адама смотрится… соблазнительно.

Я приподымаюсь на локте.

— Поскольку уж ты здесь, объясни-ка: на букву «х» — это «хорошо» или наоборот?

— В нашем доме это точно наоборот. В нашем с тобой доме.

— Но это мой дом, — протестую я.

Во сне я капризно надуваю губки, такой алый бутон.

— Какая разница, — бросает он и целует меня.

Похоже, Гордона Рамзи не смущает чесночный привкус моих поцелуев.

У Эммы есть четырнадцатилетний сын по имени Гарольд. Не Гарри — Гарольд. Представляю, как патологически он ненавидит и свое имя, и разведенных родителей.

Поскольку я посещаю Белый Дом по выходным, когда Гарольд проводит время со своим отцом, Аланом, мне обычно удается избегать встречи с парнем.