Андре Жид - Тесные врата

Мне захотелось упасть перед ней на колени, я шагнул вперед, и тут она услышала меня. Резко поднявшись и уронив прямо на землю лежавшее на коленях вышивание, она протянула ко мне руки и положила их мне на плечи. На какое-то время мы словно застыли -- она, по-прежнему вытянув руки, слегка склонив набок голову, улыбаясь и молча, с нежностью глядя на меня. Она была вся в белом. Лицо казалось, как всегда, слишком серьезным, но эту улыбку на нем я помнил с детства...

-- Алиса, выслушай меня, -- заговорил я вдруг с жаром. -- У меня есть целых двенадцать дней, но я не останусь ни на день дольше, чем тебе того захочется. Давай выберем какой-нибудь условный знак, по которому я сразу понял бы: завтра я должен уехать из Фонгезмара. И я уеду на следующий же день, без всяких упреков и жалоб. Ты согласна?

Ничего заранее не подготовив, я говорил совершенно свободно. Она немного подумала и ответила:

-- Если вечером я выйду к ужину и на шее у меня не будет аметистового крестика, который так тебе нравится... ты поймешь?

-- ...что это будет мой последний вечер.

-- И ты уедешь, -- продолжала она, -- без слез, без вздохов...

-- ...даже не прощаясь. Мы расстанемся в тот вечер, как обычно, причем настолько обыкновенно, что ты еще подумаешь: а вдруг он не понял? Но когда на другой день ты будешь меня искать, я просто исчезну.

-- Я не буду искать тебя на другой день.

Она подала мне руку, я поднес ее к губам и произнес:

-- Но до того рокового вечера -- никаких намеков, чтобы я ни о чем не догадывался.

-- А ты тогда -- никаких намеков на предстоящее расставание.

Теперь необходимо было преодолеть скованность, которая могла возникнуть после столь торжественных первых минут встречи.

-- Как бы мне хотелось, -- снова начал я, -- чтобы эти несколько дней вместе показались нам такими же, как и все прочие... То есть я хочу сказать, нам не надо воспринимать их как нечто необыкновенное. И потом... может быть, поначалу даже не нужно непременно заводить какой-то разговор...

Она засмеялась. Я прибавил:

-- Не найдется ли, скажем, для нас обоих какого-нибудь занятия?

Нам и прежде всегда нравилось возиться в саду, а недавно к тому же старого садовника заменил новый, и сад, брошенный на два месяца, требовал серьезного ухода. Нужно было постричь розовые кусты: одним из них, уже вовсю пошедшим в рост, мешали сухие ветви; другим, вьющимся, пора было ставить новые опоры, иначе они падали; ненасытные побеги-волчки ослабляли ветки, которым предстояло цвести. Большинство этих роз было когда-то привито нашими руками, и сейчас мы узнавали своих питомцев; уход за ними поглотил нас надолго и позволил нам, особенно в первые три дня, много разговаривать, не касаясь серьезных тем, и, даже когда мы молчали, в этом не было ничего тягостного.

Так мы немного попривыкли друг к другу. На это постепенное привыкание я и рассчитывал гораздо больше, чем на любое объяснение. Само воспоминание о долгой нашей разлуке уже начало стираться, отступал понемногу и тот смутный страх, который я нередко чувствовал в ней, тот самый душевный спазм, которого она так боялась во мне. Со времени нашего скорбного осеннего свидания Алиса даже помолодела, никогда раньше не находил я ее такой красивой. Я еще ни разу не поцеловал ее. Каждый вечер я снова и снова видел висящий у нее на груди на тонкой золотой цепочке сверкающий аметистовый крестик. От этого доверия в моем сердце возрождалась надежда, да что надежда -- уверенность, причем и в душе Алисы, как мне представлялось, происходило то же самое: мог ли я сомневаться в ней, коль скоро уже не сомневался в себе? Наши беседы тоже становились все откровеннее.

-- Алиса, -- начал я однажды утром, когда все вокруг казалось как-то особенно восхитительным и наши сердца словно расцветали вместе с природой, -- теперь, когда Жюльетта счастлива, не находишь ли ты, что и мы тоже...

Я говорил медленно, не сводя с нее глаз, но тут она вдруг так сильно побледнела, что я запнулся на полуслове.

-- Мой друг! -- произнесла она, не поднимая на меня глаз. -- Рядом с тобой я чувствую себя настолько счастливой, что никогда не поверила бы, что такое может быть... Но знай: мы с тобой рождены не для счастья.

-- Что душа человека может предпочесть счастью?

Эти слова я буквально выкрикнул.

-- Святость... -- шепнула она так тихо, что я скорее угадал, чем услышал ее ответ.

Счастье мое, широко расправив крылья, уносилось от меня ввысь, к небесам.

-- Но и ее я смогу достичь только с тобой, -- вырвалось у меня. Уткнувшись лбом в ее колени и рыдая, как дитя, но вовсе не от горя, а от любви, я все твердил: -- Только с тобой! Только с тобой!

Этот день прошел, как и все предыдущие, а вечером Алиса вышла без аметистового крестика. Верный данному обещанию, я уехал, едва рассвело.

Два дня спустя я получил странное письмо с эпиграфом из Шекспира:

That strain again, -- it had a dying fall:

O, it came o'er my ear like the sweet south,

That breathes upon a bank of violets,

Stealing and giving odour. -- Enough; no more,

'Tis not so sweet now as it was before...*

_______________

* И пусть желанье, утолясь, умрет!

Вновь повторите тот напев щемящий,

Он слух ласкал мне, точно трепет ветра,

Скользнувший над фиалками тайком

Чтоб к нам вернуться, ароматом вея.

Довольно! Он когда-то был нежнее...

(Пер. Э. Линецкой) _______________

Да, я невольно искала тебя все утро, брат мой! Я не могла поверить, что ты уехал, сердилась на тебя за то, что ты сдержал слово, думала: это была просто игра. Я заглядывала за каждый куст, ждала, что ты вот-вот выскочишь. Но нет! Ты действительно уехал. Спасибо.

Остаток дня я провела целиком во власти некоторых мыслей, которые мне бы и хотелось изложить тебе, и какого-то непонятного, но отчетливого страха, что, если вдруг ты о них не узнаешь, у меня навсегда останется такое чувство, будто я подвела тебя, и ты с полным правом осудишь меня...

С первых же часов твоего пребывания в Фонгезмаре я с удивлением, а затем и с беспокойством заметила, что рядом с тобой испытываю совершенно непривычное для меня состояние удовлетворенности. "Это такое чувство, -говорил ты мне, -- когда не желаешь больше ничего!" Увы, именно это меня и тревожит...

Я бы очень хотела, мой друг, чтобы ты правильно меня понял, и в особенности чтобы ты не принял за некие рассудочные ухищрения (насколько нескладными они предстали бы в этом случае!) эту попытку выразить в словах самое могучее устремление моей души.

"Это не настоящее счастье, если чего-то не хватает", -- сказал ты мне однажды, помнишь? И тогда я не нашлась, что ответить. Нет, Жером, нам все-таки чего-то не хватает. Жером, милый, так и должно быть. Эту сладостную удовлетворенность я не могу считать подлинной. Разве не поняли мы прошлой осенью, какие муки она таит в себе?..

Да упаси нас Господь принять такое счастье за подлинное! Мы рождены для иного счастья...