Алессандро Барикко - Море-океан

-- А вы наверняка уже одолели доктора бесконечными вопросами о его похождениях. Не правда ли, Савиньи?

-- Беседовать с вашей матушкой для меня одно удовольствие.

-- За беседой и чаю недолго остыть.

-- Вы бесподобны, Адель.

-- Мерси.

-- Еще чашечку, доктор?

-- Темные глаза, говоришь?

-- Как есть темные.

-- Высокого роста, с черными гладкими волосами...

-- Связанными на затылке, сударь.

-- Моряк?

-- Смахивает на моряка. Но одет... как все, даже вполне прилично.

-- И не назвал своего имени.

-- Нет. Только сказал, что вернется.

-- Вернется?

-- Его обнаружили в таверне у реки... случайно... мы ловили двух дезертиров, а наткнулись на него... он называет себя Филиппом.

-- Он не пытался бежать?

-- Нет. Только возмущался, спрашивал, на каком основании его забирают... обычное дело. Сюда, Савиньи.

-- И что вы ему сказали?

-- Ничего. По нынешним временам полиция не обязана объяснять причину задержания. Мы, правда, не можем держать его долго, если не найдем достаточных оснований... Но об этом позаботитесь вы, не так ли?

-- Конечно.

-- Вот, проходите. Не надо слишком высовываться. Вон он, там, видите? Предпоследний справа.

-- Тот, что у стены...

-- Так это он?

-- Пожалуй, нет.

-- Точно?

-- Точно не он. Извините.

-- Однако приметы полностью совпадают.

-- Совпадают, но это не он.

-- Послушайте, Савиньи... Вы можете быть героем Королевства и близким другом всех на свете министров, но это уже четвертый человек, которого...

-- Не огорчайтесь. Вы и так потрудились на славу.

-- Да я не о том. Мы никогда его не найдем, и знаете почему? Потому что он мертв. Он сбежал из зачуханной больницы в этой зачуханной Африке, протопал черт-те сколько по какой-то чертовой пустыне и подох себе, изжарившись на солнышке. Все. Сейчас, в другой части света, этот субчик удобряет горстку песка.

-- Сейчас этот субчик уже в городе и скоро до меня доберется. Вот полюбуйтесь.

-- Письмо?

-- Позавчера его подбросили к моей двери. Читайте, читайте...

-- Всего одно слово...

-- Зато отчетливое, согласитесь.

-- Томас...

-- Томас. Вы правы, Пастор. Вам никогда его не найти. Но не потому, что он мертв. А потому, что он жив. Он живее нас с вами, вместе взятых. Он жив, как зверь, вышедший на охоту.

-- Савиньи, уверяю вас, что...

-- Он жив. И, в отличие от меня, у него есть все основания не умирать.

-- Но это безумие, Савиньи! Такой блистательный врач, знаменитость, именно теперь... когда перед вами распахнулись двери Академии... Вы и сами прекрасно знаете, что ваш труд о воздействии голода и жажды... словом, хоть мне он кажется скорее литературным, нежели научным...

-- Барон...

-- ... он тем не менее весьма впечатлил моих коллег, и я искренне рад за вас. Академия преклоняется перед вашим charme... равно как и перед вашим... печальным опытом... Все это я понимаю, но я решительно не могу понять, почему именно сейчас вы вбили себе в голову, будто вам нужно уединиться в богом забытой глуши и стать, вы только послушайте, сельским лекарем, кажется, это так называется?

-- Так, барон.

-- С чем вас и поздравляю... В этом городе не сыскать врача, который не хотел бы, да что я говорю, не мечтал бы о вашей известности, о таком блестящем будущем... А вы, что же вы такое надумали, голубчик? Удалиться на практику в какое-то захолустье... кстати, что это за дыра?

-- Это в глуши, барон.

-- Представьте, я догадался. Но где?

-- На краю света.

-- Как прикажете вас понимать? Выходит, и знать этого нельзя?

-- Таково мое желание, барон.

-- Экий, право, вздор. Вы несносны и непредсказуемы, Савиньи. Глаза бы мои на вас не смотрели. Я не нахожу никакого мало-мальски приемлемого оправдания вашему неслыханному поведению и... и... вынужден заключить, что вы попросту лишились рассудка!

-- Как раз наоборот: я не хотел бы его лишаться, барон.

-- А вот и Шарбон... Видите... во-он там, в низине.

-- Вижу.

-- Славное местечко. Вам здесь будет хорошо.

-- Будет.

-- Приподнимитесь, доктор... Так... Подержите-ка... Вот. Всю-то ночь бредили, надобно что-то делать. -- Я же не велел тебе останавливаться. Мари.

-- Что это вы?.. Неужто вставать замыслили...

-- Замыслил, Мари, замыслил...

-- Нельзя вам...

-- Кто из нас врач: ты или я?

-- Видели бы вы себя этой ночью... Ох и худо вам было... Ровно умом помешались... Все говорили с какими-то призраками, а кричали-то...

-- Кричал?

-- Опять на море серчали.

-- Ха-ха-ха, опять?

-- Все-то вы старое ворошите, доктор. А старое ворошить -- только жизнь себе мрачить.

-- Это зловредная жизнь. Мари, омрачает прошлое.

-- Но вы-то совсем не злой.

-- Злой не злой, а дел натворил. Страшных дел.

-- Что так?

-- Да вот так. Страшных. И нет мне прощения. Ни от кого.

-- Будет вам терзаться...

-- А самое страшное в том, что знаю про себя: вернись я сейчас туда, повторил бы все в точности.

-- Полноте, доктор...

-- Твердо знаю: повторил бы все с начала до конца. Разве это не страшно?

-- Доктор, сделайте милость...

-- Не страшно?

-- Ночи опять становятся прохладными...

-- Да.

-- С удовольствием проводил бы вас до дома, но не хочу оставлять жену одну..

-- Не беспокойтесь за меня.

-- Знайте же, доктор, что мне крайне приятственно беседовать с вами.

-- Взаимно.

-- Скажу не таясь, когда вы приехали к нам год назад, о вас говаривали, будт7. АДАМС

Солнце зашло, а он еще долго не смыкал глаз. Последние невинные часы его жизни.

Чуть погодя он вышел из комнаты, неслышно прошагал по коридору и остановился у последней двери. В таверне "Альмайер" обходились без ключей.

Одна рука легла на дверную ручку, другая держала подсвечник. Мгновения, как иглы. Дверь отворилась беззвучно. В комнате -- тишь и тьма.

Он переступил порог, поставил подсвечник на конторку, прикрыл за собою дверь. Цокнул в ночи щелчок замка. В сумраке что-то шевельнулось под одеялами.

Он подошел и сказал:

-- Все кончено, Савиньи.

Сказал, как саблей полоснул. Содрогнувшись от ужаса, Савиньи выпрямился на постели. Пошарив глазами в теплом мерцании свечей, он различил отблеск кинжального лезвия и неподвижное лицо человека, которого столько лет пытался забыть.

-- Томас...

Анн Девериа посмотрела на него в растерянности. Она приподнялась на локте, окинула недоуменным взглядом комнату, снова перевела взгляд на лицо возлюбленного и прильнула к нему.

-- Что происходит, Андре?

Савиньи таращился перед собой, скованный страхом.

-- Остановись, Томас, ты сошел с ума...

Но он не остановился. Шагнув к самой кровати, он занес кинжал и яростно опустил его раз, другой, третий. На одеяле проступила кровь.

Анн Девериа и не вскрикнула. Она с удивлением вгляделась в темную лужу, разливавшуюся по ней, и почувствовала, как жизнь вылетает из ее раскрытого тела так быстро, что не оставляет ей времени даже на коротенькую мысль. Она откинулась навзничь с вытаращенными и уже ничего не видящими глазами.