Уильям Сароян - Приключения Весли Джексона

- Японцев все ненавидят, - сказал отец. - А ты - нет?

- Нет. А ты?

- Тоже нет. Так что же он все-таки сделал, что тебе стало лучше?

- Просто сидел - и все. Засыпаю и знаю - он тут. И когда ни проснусь, он все сидит рядом. А когда я его раз не застал, я понял, что худшее все позади. А через две недели, когда мне стало гораздо лучше, я и сам стал просиживать у кровати больного, которому было хуже, чем мне.

- А это кто был?

- Парнишка по имени Лерой Гаррисон. Я узнал его имя по табличке на койке.

- А он кто был?

- Негр.

- И что же, он выздоровел?

- Меня выписали раньше, чем я мог узнать, как у него дела складываются.

- Ты ему что-нибудь подарил?

- Я не знал, понравится ли ему это, и ничего не подарил.

- Но японский мальчик подарил тебе три апельсина.

- Наверно, он знал, что я ничего не буду иметь против.

- А ты их съел?

- Что ты! Конечно, нет. Я их берегу.

- Зачем?

- Просто так, мне хочется. Кожура на них вся высохла и сморщилась.

- А негритянский парнишка просыпался и видел, что ты тут сидишь?

- Несколько раз.

- Что ты ему говорил?

- Ничего.

- Ты думаешь, ему хотелось, чтобы ты там сидел, когда он проснется?

- Не знаю наверное, но думаю, что да. Мне ведь хотелось увидеть японца, когда я проснусь.

- А ты улыбался негру?

- Да нет, чему тут улыбаться? Бедняга был на волосок от смерти, так же как и я перед этим.

- А японец тебе улыбался?

- Нет, что ты! Он тоже умирал незадолго до того.

- Я хотел бы, чтобы этот негр выздоровел, - сказал мой отец.

- Я тоже.

Он опять помолчал, потом спросил:

- Что это за женщина, с которой ты познакомился?

Я рассказал отцу, что знал об этой женщине. Он налил себе еще стаканчик - и мне на этот раз тоже - и сказал:

- А ты стал почти красавцем. С чего бы это - от пневмонии или от женщины?

- Ты шутишь, я думаю.

- Не без этого.

Некоторое время мы пили молча, потом отец сказал: - Ну, так что ты обо всем этом думаешь?

- Я думаю, тебе нужно надеть новый костюм и отправиться изучать нью-йоркские рестораны для Лу. По-моему, тебе нужно вступить в дело с ним и с Домиником.

- Да я не об этом, - сказал отец. - Я о том, что будет с тобой дальше в эту войну, - как ты думаешь?

- Кто знает, - ответил я. - Ты-то знал, что с тобой будет в ту войну, в которой ты участвовал?

- Имел довольно ясное представление.

- Ты молодец. Не поужинать ли нам вместе в каком-нибудь ресторане, который ты заодно можешь посмотреть для Лу?

- А может, тебе больше хочется поужинать с твоей женщиной?

- Нет. Я вообще не знаю, буду ли еще с ней встречаться.

- Почему же?

- Мне хочется найти девушку, чтобы жениться и иметь семью.

- Вот это дело стоящее. Ты хочешь сына, верно?

- Да. Откуда ты знаешь?

- Каждый человек хочет сына, когда начнет понимать, что ему самому, может быть, и не одолеть подъема.

- Какого подъема?

- Всю войну, - сказал отец, - я смертельно боялся, что мне так и не доведется поглядеть на тебя, а ничего другого мне не было нужно - только бы поглядеть на своего сынишку. Но тогда я даже еще не встретился с твоей матерью. Я не знал еще, кто она будет и где я ее найду. До войны я и жить-то не начинал как следует, а на войне могло так случиться, что никогда и не удастся начать. Вот поэтому я и остался жить, даже когда понял, что я хуже мертвого - весь искромсанный, ни на что не пригодный - жалкое подобие человека.

- Неправда, отец, ты такой же человек, как и все.

- Когда поймешь, как трудно стать тем, кем мы должны быть, тут-то и начинаешь искать жену, чтобы она дала тебе сына. Раз уж сам ничего не добился, может быть, посчастливится сыну.

- Ты говоришь: "Кем мы должны быть?" Кто же мы и кем мы должны быть?

Тут отец здорово рассердился - не на меня, а на весь этот мир, где люди, не зная сами, кто они такие есть, стараются помешать человеку стать тем, кем он должен быть.

- Кем мы должны быть? - сказал отец. - Сейчас я тебе объясню. Мы - это Джексоны, вот кто мы, и мы ступаем по этой земле с тех пор, как люди научились ходить. Бесполезно мешать нам стать людьми на нынешнем этапе, ибо все равно рано или поздно кто-нибудь из нас добьется в жизни своего. Я знаю, что не я. Возможно, что и не ты, но, может быть, это будет твой сын. А если не он, то сын твоего сына - кто-нибудь из нас непременно добьется своего, и тогда мы, остальные, повернемся в могиле на другой бок и заснем наконец спокойно. Но не успокоимся мы до тех пор, пока кто-нибудь из нас не сделает этого.

- Да ведь мы и сейчас люди, папа.

- Черта с два, - сказал отец. - Погляди на меня. Погляди на себя. Самое большое, что можно о нас сказать, это - что мы стараемся, еще только стараемся, стать людьми. Люди друг друга не убивают. А на тебе вот форма человека, предназначенного стрелять из ружья в таких же, как ты. Люди так не делают. И не требуют от других, чтобы они так делали. Не вынуждают друг друга к этому. И не пугают все время друг друга до того, что в штаны готовы наложить, - да, да, именно это я и хочу сказать.

- Ты убил кого-нибудь в ту войну, папа?

Отец молчал.

- Кто он был? - спросил я.

- Он был уже мертвый тогда, - сказал отец. - Он был никто. Прежде это был парень лет восемнадцати, а тогда он уже был никто.

- Для чего же ты это сделал?

Отец поглядел на меня, потом поднес стакан к губам и заговорил, не отнимая его ото рта:

- Ради тебя, наверно. Я знаю, что ради себя я бы этого не сделал. Не хочу валить на тебя вину, но это сделал ты - понимаешь? Просто я должен был это сделать. Я не хотел быть убитым, пока не погляжу на тебя.

- За это, отец, спасибо, И все-таки я жалею, что ты это сделал.

- Когда-нибудь и тебе придется испытать то же самое. И ты тоже сделаешь что-нибудь, чтобы остаться в живых и поглядеть на своего сынишку. Даже убьешь кого-нибудь.

- Наверное, этот парень, которого ты убил, чувствовал то же самое.

- Конечно, я в этом уверен, - сказал отец. - Ему не больше хотелось убивать меня, чем мне его, - мы оба это прекрасно видели, - но выхода не было, надо было идти до конца. Я никак не думал, что способен проколоть штыком другого человека, однако я это сделал.

- Штыком? Я думал, ты застрелил его издали, может, когда он перебегал за укрытие.

- К черту, - сказал отец. - Я никогда не стрелял в человека, перебегающего за укрытие. Я вообще никого не застрелил за все время, никогда не был хорошим стрелком - палил в белый свет как в копеечку. Но мы с тобой пресекли жизнь человека, который тоже хотел иметь сына. Мы должны это как-нибудь возместить.

- Как же это?

- Не знаю, но как-нибудь должны. Когда-нибудь либо я, либо ты, а то и твой сын, мой внук, - мы должны будем возместить этот ущерб. Не будь нынче войны, тебе было бы легче это сделать, так что смотри не ошибись - не прогляди своей девушки, матери твоего сына.

- Я не пользуюсь большим успехом у девушек, - сказал я. - Я неловок, неуклюж и слишком серьезен во всем.