Уильям Сароян - Приключения Весли Джексона

- Я убью дезертира за вас, - сказал я. - Он у меня ударит по лицу свою старую мать, так что всем станет противен. Я заставлю его выкручивать руки маленьким детям, чтобы вырвать монетки из их сжатых кулачков. Я убью этого сукина сына за вас, можете не волноваться.

- А зачем вам это?

- Я не хочу, чтобы это делали вы.

- Вы забываете, - сказал писатель, - что полковник будет думать, что сценарий написал я, так же как он думает, что я написал про физкультуру.

- Вы сможете открыть всем правду после войны.

- Нет, - сказал писатель. - Если я вам позволю убить дезертира, это будет все равно, что я убью его сам. Нам просто придется подумать над этим недели две-три. Или, если хотите, два-три года. Боюсь, что мне все-таки не захочется убивать дезертира, значит, мне остается надеяться только на то, что полковник вдруг свалится и умрет от разрыва сердца. Тогда, может быть, обо всем этом деле забудут.

Писатель минутку поглядел на меня, потом сказал:

- А об отце своем не беспокойтесь.

- Ладно, - сказал я. - Можно я посмотрю журналы?

Я взял у него со стола кипу журналов и вернулся к своему столу. Оставался час до отбоя, и я решил просмотреть журналы. Там были всякие: "Нью рипаблик", "Иейл ревью", "Инфантри-джернл", "Сикрит сториз", "Таун энд кантри", "Атлантик мансли", "Тру конфешнс", "Сиатр артс", "Нешнл джеографик" и два-три журнала с цветными комиксами.

Сначала я пересмотрел обложки, потом перелистал журналы один за другим, затем стал читать понемножку из каждого, начав с "Йейл ревью", потому что в нем самый крупный шрифт. Я прочел статейку одного профессора, который утверждал, что все на свете - трава, и это напомнило мне человека, который бросал из окна письма, и я вспомнил письмо, которое бросил для меня из окна Виктор Тоска, и записку, которую он оставил на моем вещевом мешке, когда я уезжал из Нью-Йорка, и то, что он в ней говорил о пастьбе на лужайке, и поэтому, пока я читал статейку профессора о траве, мне все виделся Виктор, и я сам, и еще несколько наших ребят, будто мы ползаем на четвереньках по большой зеленой лужайке против Белого дома и щиплем траву.

И тогда я сказал: "К черту всю эту музыку из жизни растений, эти соевые бобы, и карбогидраты, и азот с кислородом, и всю остальную премудрость, которая существует на свете независимо от того: знаем мы о ней или нет. Шутка, веселье - вот что ценится в жизни, это единственная стоящая вещь".

И я сел за машинку, чтобы напечатать письмо Виктору и рассказать ему о том, что, согласно "Йейл ревью", все на свете - не что иное, как трава, и что человек, бросавший из окна письма, был прав; и что скоро мы с ним, наверное, увидимся в Нью-Йорке. Я не чувствовал усталости и радовался, что в семь часов буду обедать с женщиной, ибо самая лучшая штука на свете - это веселье. Единственная стоящая вещь - это есть и пить, и болтать, и смеяться, и веселиться вовсю.

"Разумеется, все на свете - трава, - писал я Виктору. - И мы с тобой сорняки. Мы - бурьян по обочинам железной дороги, грязный, посыпанный угольной пылью, но более крепкий, чем сталь рельсов. Помни число девять. Отдай свои деньги нищим, выходящим из лимузинов. Прочти молитву и брось из окна письмо ко мне".

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Весли обедает с женщиной, которая пела "Валенсию", знакомится с Мэгги, девушкой с рыжими волосами, и отправляется спать

Я пообедал у своей новой знакомой в семь часов. После обеда пришла девушка с рыжими волосами и села с нами за стол выпить кофе и бренди. Ее звали Мэгги. Она вызвала во мне такие же чувства, как девушка, которую я встречал в Розвилле, и, когда, она вышла, я стал расспрашивать о ней хозяйку. А та отвечала:

- Господи боже мой, поговорите с ней сами.

- А могут у такой девушки быть дети?

- Конечно, я думаю, если она не остережется. Зачем это вам? Уж не ищете ли вы, с кем бы вам завести детей?

Я объяснил, что ищу, и тогда она воскликнула:

- Господи боже мой, если б я была на двадцать лет моложе!

Она велела негритянке передать Мэгги, чтобы та пока не уходила.

- Ее можно позвать, когда вам угодно. Хотите ее видеть сейчас же?

- Могу я с ней поговорить?

- Господи боже мой, разумеется, - сказала хозяйка. - Пойдите проведайте се - и дело с концом.

- Вы хотите сказать - сейчас?

- Если вы не можете подождать.

- Я подожду, - сказал я.

И так мы с ней все сидели, и попивали кофе и бренди, и болтали, и будь я проклят, если она мне не нравилась все больше и больше с каждой минутой. Она была такая свеженькая и приятная, от нее пахло мылом и духами и ею самой, и она была умна и очень добросердечна. Она была готова любить всех и каждого, лишь бы они не были мошенниками - плутов и обманщиков она терпеть не могла.

- Если вам понадобится что-нибудь, что мог бы сделать для вас крупный военный начальник, - неожиданно сказала она, - вы мне только скажите, и все будет сделано.

- Мне бы хотелось вернуться в Нью-Йорк, когда мои шесть недель кончатся, а то сержант говорит, что мне теперь отсюда не вырваться.

- Могу вас отправить обратно хоть завтра, если хотите.

- Завтра не нужно, мне осталось еще три недели. А не может ли он отправить со мной еще двух ребят?

- Я думаю, может, - сказала она. - Вы мне сообщите, кто они такие и когда вы хотите ехать, и я ему скажу. Он всех вас отошлет в Нью-Йорк ради меня.

Ну, я почувствовал себя совсем славно, потому что я знал, что писателю хочется возвратиться в Нью-Йорк и Джо Фоксхолу тоже. Но, конечно, я их сначала спрошу, чтобы увериться.

Около половины десятого я позвонил в гостиницу, где прежде снимал комнату отец, но мне сказали, что он так и не возвращался. Хозяйка попросила рассказать ей об отце, и я рассказал, а потом спросил:

- Как вы думаете, куда он ушел?

Она ответила, что я мог бы сам догадаться.

- У нас постоянно гостят такие, - сказала она. - Некоторые живут дня три-четыре, а другие остаются и на целую неделю. Всё это люди, как правило, богатые, уставшие от повседневной жизни - семья им надоела до тошноты, да и сами они себе в тягость. Они тратят много денег, но для них деньги ничто. Просто им хочется забыться.

- Зачем?

- Как зачем?

- Что с ними такое? Что с их семьей?

- Ничего. Просто им нужно немножко развлечься, забыть окружающее, отдохнуть от порядочной жизни. Это не значит, конечно, что они себя плохо ведут. Если кто вдруг начнет буянить, безобразничать, я им сейчас же велю утихомириться - или скатертью дорожка. Они просто устали. Им нужно забыть о вещах, от которых они не могут отделаться дома. Может, они и очень важные люди и все их уважают, но ведь самая приятная вещь иногда ужасно надоедает. Конечно, они всегда возвращаются, и я читаю о них в газетах. В Сан-Франциско, там люди бывали у меня покрупнее, чем здесь, но и здесь есть кое-кто важный.

Хозяйка позвонила Дэзи, и та провела меня в очень красиво обставленную комнату. Туда же Дэзи принесла поднос с бутылкой шотландского виски, стаканами и вазой со льдом, а немного погодя вошла девушка с рыжими волосами, и мы с ней выпили и поговорили.