Грегори Дуглас - Шеф гестапо Генрих Мюллер

С. Мы можем обсудить это позднее. Можете ли вы обрисовать нам в общих чертах, основываясь на вашей собственной информации, какова была реакция Советов на... скажем... кампанию во Франции в 1940 году?

М. Разумеется. Должен сказать, что я всегда чувствовал, что так называемый пакт о ненападении, подписанный Гитлером со Сталиным, был нашей ошибкой. Прежде всего, Сталин никогда не стал бы иметь дело с силами Запада, чего так боялся Гитлер. А согласившись отдать Сталину страны Балтии и восточную половину Польши, Гитлер, по сути, вручил ему ключи от своих восточных ворот. В то время мой статус не позволял мне обсуждать такие вопросы с кем бы то ни было из стоящих у власти, так что я ничего не предпринимал. Я однажды упомянул об этом в разговоре с Гейдрихом, который недооценивал мои источники информации, и он выразился в том смысле, что мне следует больше беспокоиться о внутренних проблемах и оставить высокие политические материи для других. Однако после того, когда выяснилось, что кампания на Западе станет короткой и победоносной для Германии, Сталин испугался. Понимаете, он полагал, что события будут развиваться как ив 1914 году и что Германия снова окажется втянутой в окопную войну. Сталин говорил, что когда Германия и с нею весь Запад будут обескровлены, он двинется на Германию. Он хотел заполучить Рурскую область, и если бы он мог получить ее без особого труда, он бы это сделал. Сталин не стал бы воевать, если бы полагал, что ему может грозить поражение. Но когда кампания закончилась столь быстро, он встревожился и решил, что Гитлер может напасть на него прежде, чем он успеет подготовиться. И тогда он начал обширнейшую программу перевооружения, стараясь заодно исправить тяжелые последствия ликвидации всей советской военной верхушки, которую он завершил в 1938 году. Когда я получил подтверждение широкомасштабного перевооружения советских войск и агрессивных планов Сталина, я тотчас довел это до сведения Гейдриха, но на этот раз не на словах. Я направил ему длинный рапорт, наполненный соответствующей информацией. Теперь Гейдрих уже никак не мог проигнорировать меня. Если бы Сталин напал на нас, я мог бы указать на свое официальное предупреждение, и если бы оказалось, что Гейдрих просто положил мой рапорт под сукно, это означало бы его конец. И он, разумеется, знал это и отнес этот материал Гитлеру. С. Вы знаете, когда это произошло?

М. Да, в самом конце кампании на Западе. Я думаю, в начале июня 1940 года.

С. Значит, Гейдрих пошел с этим к Гитлеру? А Гитлер обратил внимание на эти данные?

М. Да, и потребовал дополнительной информации. В итоге Гитлер получил еще доказательства, в дополнение к некоторым серьезным военным и политическим демаршам Сталина, направленным против нас. И он решил, что, возможно, лучше он сам возьмется за Сталина, пока Сталин не взялся за него. Так сказал мне тогда Гейдрих, а позже Гитлер сказал мне это лично. Я мог бы продемонстрировать графики роста промышленного производства, но я вызвал настоящий шок, когда показал схемы расположения войск. Я не являюсь офицером военного штаба или экспертом и не претендую на эти звания, но даже я смог увидеть, какие мощные военные силы размещены к северу от болот Припяти, и понял, что, если Советы бросят их на прорыв, вся эта мощь покатится прямо на Берлин. Учитывая их численность, остановить их было бы непросто. Даже эксперты в высшем командовании говорили это. Тогда Гитлер решил атаковать Сталина первым и заставил своих штабных офицеров подготовить планы наступления. Это продолжалось некоторое время в 1940 году и до 1941-го, но в определенный момент, я уверен, произошла утечка и Сталин что-то почуял. Тогда Гейдрих сказал мне, что нам следует быстро пресечь утечку и найти способ убедить Сталина через моих людей, что перемещения войск и планы, которые мы разрабатываем, являются не чем иным, как уловкой против Англии, а иначе Сталин может напасть на нас раньше, чем мы будем готовы к этому.

С. Откуда произошла утечка?

М. Ее допустил офицер одного из наших военных штабов, занимавшихся разработкой планов. Они передали этот материал британцам, которые переправили его Сталину. Я сумел состряпать легенду, будто мы внушили эту историю британцам, чтобы отвлечь их от нашего готовящегося вторжения, и, к счастью, Сталин проглотил ее, хотя многие из его офицеров - нет. Однако в этом деле последнее слово было за Сталиным. О да, я заставил одного балканского дипломата сказать Сталину, что британцы лгут ему насчет германского нападения с целью напутать его и заставить разорвать союз с нами. Это было как раз в духе двуличного поведения Сталина, так что он принял и это тоже. Тем не менее он решил атаковать Германию сразу, как только достигнет желаемого численного превосходства, и только тогда, когда мы будем воевать на других фронтах. Следовательно, наша цель состояла в том, чтобы как можно дольше усыплять бдительность Сталина и напасть на него прежде, чем он нападет на нас. Я знаю, что через Лондон ему была известна действительная дата нападения, но он этому не поверил. Гитлер, со своей стороны, получил достаточно информации и из дипломатических источников, и путем воздушной разведки, чтобы убедиться, что он должен разбить Сталина как можно быстрее. Позвольте мне сказать теперь, что это не было крестовым походом или попыткой подражать Наполеону, как сейчас утверждают некоторые безмозглые писаки. Для Германии это был вопрос самосохранения. И в дальнейшем, когда наши войска захватили высшие советские штабы, они нашли доказательства готовящегося нападения. Это же подтвердили и захваченные нами представители советской военной верхушки.

С. Этот взгляд не соответствует принятому на Западе, как, я уверен, вам известно. Это нападение преподносится как пример ненависти Гитлера к славянам.

М. Ну да, храбрые славяне, в одиночку вставшие против гитлеровской чумы. Эта идея такая же выдумка, как и все остальное. Поверьте мне, Сталин собирался напасть на нас, в этом нет никаких сомнений. Гитлер просто ударил первым, а Сталин, этот двурушник, сам попался на обман. Он так привык к вероломству, что не смог распознать его прежде, нежели кто-то нанес ему упреждающий удар.

С. Узнал ли Гитлер когда-нибудь, какую роль во всем этом сыграли вы?

М. Разумеется. Это было одно из моих лучших достижений. Я сохранил все свои заметки и после 20 июля (1944), когда мои отношения с Гитлером стали лучше, уж позаботился рассказать ему об этом. Он был очень рассержен и сказал, что я должен был явиться с информацией прямо к нему. Мне не составило труда показать ему мои рапорты и объяснить, что протокол запрещал мне напрямую обратиться к нему, а друзей в его окружении у меня не было. Он понял это, но все равно был зол. Его отношения ко мне это не испортило, поэтому я и сказал ему. В конце концов, дело это было давнее и уже забытое.