Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Немножко замкнутости нам не помешало бы – вот моя мысль, которую прошу не преувеличивать, не придавать ей крайности. Я далек от того, чтобы проповедовать «китайскую стену» между народами, хотя – сказать в скобках – эту знаменитую «стену» вовсе не считаю такою глупостью, как это принято. Отгородиться от дурных соседей, от хищников вовсе не худо. Одно из двух – или существуют отдельные человеческие хозяйства, именуемые государствами, или их нет. Если они есть, то – как и маленькие хозяйства – они должны быть в известной степени замкнутыми, уравновешенными в самих себе, и нельзя допустить, чтобы одно большое имение жило на счет другого. Иметь «все свое» – это философский идеал, и он, мне кажется, пригоден и для отдельного человека, и для народа. Как бы ни казался выгодным торговый взаимообмен – требуется крайняя осторожность, чтобы не остаться в проигрыше, не променять дорогое на дешевое. Это вовсе не национальный эгоизм. Не признавайте, если хотите, наций, не признавайте государств, считайте весь род людской за одну семью, считайте необходимой полную свободу обмена, как между братьями. Но тогда откажитесь вовсе от торговли, – между «братьями» какая же возможна торговля? По-евангельски, имущие должны делиться с неимущими, вот и все. Если же обмен невозможен иной, кроме торгового, то я не хотел бы быть коммерческой жертвой даже родного брата. Если под предлогом «братства народов» Европа пушками заставляет Китай покупать опиум, если под предлогом просвещения России к нам ввозят тысячи сомнительных вещей, обходящихся втридорога, то такое «братство», такое «просвещение» должны быть строго проверены и, если это нужно, – отклонены. Ломоносов говорил, что не хотел бы быть дураком у самого Бога. И великому народу непристойно играть глупую роль – роль простака, на шее которого усаживаются более ловкие собратья. После обмана ближних всего позорнее быть самому обманутым. А в это глупое положение поставлен целый ряд народов. Кроме Индии, Китая и Египта просвещенные мореплаватели высасывают Испанию, Португалию, Грецию, отчасти Италию. Они же вместе с французами и австрийцами разорили Турцию, некогда столь богатую, убив своими фабрикатами ее народную промышленность. В значительной степени то же происходит и с Россией. Мы разоряемся от множества причин, но невыгодная связь наша с Западом – одна из главных.

Да, – но как же быть с братством человеческим? – спросите вы. – Как быть с всемирным единением, с прекрасной мечтой о том времени,

Я позволю себе заметить, что некоторое материальное разъединение, может быть, лучше всего способствовало бы нравственному единству народов. Может быть, именно кипучий обмен товаров, причем каждая нация старается сорвать больше со своей соседки, доводит международные отношения до теперешней раздраженности. Вспомните знаменитые «интересы Англии» на всех точках земного шара. Будь Англия замкнутым государством, она не имела бы повода опозорить себя бесстыдными захватами. Целые реки человеческой крови в Америке, Африке, Азии и Австралии остались бы непролитыми. Если бы далекие народы не видали английских пароходов и броненосцев, они судили бы об Англии по ее литературе, философии, науке. Они уважали бы ее более, чем теперь, и, может быть, любили бы. Вслед за британскими интересами тянутся германские, подкрепляемые тоже «бронированным кулаком». Тысячи вещей, получаемых нами из Германии, ни на йоту не вызывают у нас братских к ней чувств, хотя прежде один Шиллер или Гете, Гегель или Моцарт совершали настоящие завоевания, роднили нас с Германией, как со вторым отечеством. Пока речь идет об идеалах, о красоте, истине, добре, пока идет обмен духовного богатства – мы друзья и братья, но стоит аграриям закричать о тарифе на хлеб, о запрещении ввоза гусей, как отношения наши портятся. Народы, мне кажется, чрезмерно и без всякой нужды погрязли в рынках друг друга, они торгуют слишком много и часто совершенной дрянью. Это вовсе не взаимопомощь, а взаимное развращение. Распаленная корысть расстраивает достойные отношения. Сильно расторговавшись, народы утрачивают благородный склад души, они обмещаниваются, жидовеют, начинают смотреть друг на друга не как на друзей или честных врагов, а как на коммерческую добычу. «Не обманешь – не продашь» – это девиз не только грубой торговли, но и самой тонкой. Обмен невозможен без обмана, вольного или невольного, – невозможен без известного гипноза соблазна, моды, подражания, без некоторого легкого помешательства покупателей. Если вспомнить, что три четверти вещей удовлетворяют тщеславию, а половина остальных – жадности, то психологическая близость обмана и обмена стала ясной. А на чем как не на заблуждении публики основана борьба рынков, биржевой ажиотаж, все эти банковские крахи и банкротства? Если все это – «единение», то не худо, если бы его было поменьше. Торговля в каком-то своем фазисе сближает народы, но теперь и без помощи караванов и ярмарок мы знаем друг о друге все нужное и даже знаем много лишнего. Торговля знакомит очень часто с тем, чему лучше бы оставаться неизвестным. Если бы путем торговли не распространились по земле: спирт, табак, опий, порох, соблазнительные книги, картины и предметы, – целые породы людей были бы сохранены, уцелели бы многие прекрасные миросозерцания и культуры, художественно слагавшиеся в некоторых замкнутых странах. Соединяя народы в области чувственной, торговля ослабляет идеальные отношения. Если мы любим до сих пор Испанию, Италию, Грецию, Голландию и т. п., то, может быть, потому лишь, что не торгуем с ними. Мы любим их платонически, за их красоту и гений. Когда-то наши деды так же увлекались Францией, Англией, Германией. Теперь наши чувства к последним странам остыли. Мы слишком связаны с ними материально. Мы безотчетно сознаем в лице этих народов кроме умственной еще какую-то иную силу, для нас опасную, – силу богатства, пускающего корни в нашу бедность и высасывающую из нее соки.

Когда к нам вторгаются иностранные капиталы, мы знаем, что не для нашей, а для своей выгоды они пришли в Россию и что вернутся они нагруженные нашим же добром. Но товар иностранный есть скрытая форма капитала – он всегда возвращается за границу обросший прибылью. Сознавая это, не следует слишком жалеть, если Россия окажется замкнутой. Немножко отдохнуть от иноземной корысти, немножко эмансипироваться от Европы нам не мешает.

Начало осени – затихает народный труд, подымается волна образованной жизни. Прострадав с неимоверными усилиями «страду» свою, крестьянин мечтает о зимнем отдыхе, мы же, образованное общество, именно теперь начинаем свою работу. «Густолиственных кленов аллеи», берега морей, ущелья гор – вся поэзия каникул и отпусков назади: начинается зимний серьезный труд. Осенний съезд интеллигенции в города похож на какую-то мобилизацию: одновременно и дружно начинают действовать школы, гимназии, университеты, академии, институты, курсы. Чиновники являются в свои канцелярии с новыми, на чистом воздухе надуманными проектами, с обновленною усидчивостью и подправленною печенью или желудком. Редакции журналов выпускают утолщенные и «украшенные именами» книжки. Открываются театры, лекции, концерты, выставки, салоны… На все это, даже на салонную болтовню, требуется много умственных сил. Даже театр, куда едут развлечься, – разве это не труд, если отнестись к нему серьезно? Высидеть четыре часа хорошей, хорошо разыгрываемой драмы – какое глубокое волнение для впечатлительного сердца, какое перерабатывание вновь и вновь своей души! Я не говорю о труде неизбежном и почти каторжном – посещении плохих театров, плохих концертов и лекций. Здесь потеря умственной энергии ничем не вознаградима.