Лев Мечников - Записки гарибальдийца

Она говорила спокойно, но в ней и следа уже не было прежней веселости. Однако же, через четверть часа, она сделала какую-то самую пошлую детскую шалость и расхохоталась ей от души. Потом взяла гитару и начала петь разгульные неаполитанские баркаролы и дикие сицилианские песни; затем она потребовала вина. Она пила очень много, но никогда не пьянела; это меня удивляло, тем больше, что южные итальянцы вовсе не мастера пить и совершенно теряют голову от двух-трех стаканов всякого вина.

Мало-помалу Наньелла перестала относиться ко мне со своей оскорбительной, гордой холодностью, и прежде нежели мы расстались, она рассказала мне свою историю. Я не могу теперь припомнить ее выражений, хотя ее оригинальная, совершенно безыскусственная манера рассказывать придавала много интереса этой ничем не замечательной и простой исповеди.

Наньелла была дочь какого-то бедного палермитанского негоцианта. Ее воспитывали в страхе Божием, то есть не учили грамоте, и по праздникам мать водила ее в церковь. Насчет остального Наньелла пользовалась полной свободой, которая предоставляется молодым девушкам в тех странах. Она одна или с подругами выходила гулять во всякое время дня и ночи, посещала дешевые театры, когда в кармане заводился лишний карлин, и, конечно, не долго оставалась без cavaliere servente [172] Ухажер, верный рыцарь. . В Италии это священный обычай, и против него не восстают даже самые суровые родители. Едва девочка выходит из того возраста, когда еще она не чувствует себя женщиной, к ней непременно подладится, в качестве ganzo [173] Хахаль. , какой-нибудь ловкий юноша, часто даже вовсе незнакомый с ее родными. Он сопутствует ее везде, в театр, на гулянье, в кофейную по праздникам. Очень редко бывает, чтоб этот ganzo становился потом ее мужем; обыкновенно и после супружества он остается тем же, чем был, иногда делается домашним другом.

На долю Наньеллы выпал красивый юноша несколькими годами старше ее, неаполитанец, но живший в Палермо в качестве старшего подмастерья у дяди своего, ювелира. Дружба его с Наньеллой продолжалась спокойно в течение нескольких лет. Навьелла росла и хорошела; вместе с летами, в ней росло какое-то необъясняемое ничем в ее воспитании сознание чувства собственного достоинства и прав женщины, – сознание впрочем очень смутное и слишком смешенное с природной строптивостью и высокомерием ее характера.

В один прекрасный день Наньелле было объявлено, что она выходит замуж за сорокалетнего оружейника, которого она очень редко встречала прежде, и, конечно, не думала, не гадала видеть в нем когда-нибудь своего мужа. Наньелла приняла это известие так, как если б ей сказали, что через несколько дней с ней сделается лихорадка: в ней что-то больно зашевелилось, ей стало тяжело, но ей и в голову не пришло восстать против этого, видеть в этом насилие и нарушение своих прав, за которые она всегда довольно бойко стояла. Вечером она объявила об этом своему вздыхателю, который довольно исправно разыграл приличную случаю патетическую сцену.

В назначенное время Навьелла стала женою оружейника. Тут она сразу почувствовала все, что было возмутительного и оскорбляющего природу в этом случае, недавно казавшемся ей простым и обыкновенным. Оружейник был не дурной человек, простой и безо всякого образования, скорее добрый, чем злой, и хотя вовсе не влюбленный в Наньеллу, но по врожденному сильным и здоровым людям чувству не легко решавшийся прибегнуть к грубому насилию и побоям. Наньелла уважала его, как человека, не питала к нему никакой вражды, но чувствовала непреодолимое отвращение к нему, как к мужу! Через несколько часов после венца, у молодых начались ссоры и семейные сцены. Оружейник сначала терпеливо переносил капризы красавицы и подчинялся им. Но родители Наньеллы употребляли все зависевшие от них средства, чтобы сломить упорный характер своей дочери и во всем покорить ее воле мужа и семейным обязанностям. К сожалению, многие из средств, бывших в их руках, пришлись не по вкусу Наньелле, и однажды она очень невежливо выгнала из дому свою мать, которая вздумала было распорядиться с нею слишком по-домашнему. Событие это возмутило весь квартал против Наньеллы, которую и до этого еще многие очень недолюбливали за ее строптивый нрав и по многим другим причинам.

Муж ее, со своей стороны, очень возмутился этим поступком. Подстрекаемый родителями своей жены, он изменил с нею свое кроткое и добродушное обращение и хотя не обратился к насилию, но стал подозрителен и оскорблял ее на каждом шагу. Молодая женщина держалась твердо. Подозрение оружейника очень естественно пало на ее бывшего cavaliere servente . Грубостью вызывалась грубость, и Наньелла с мужем вскоре стали заклятыми врагами. Сидя одна почти целый день, постоянно тревожимая тяжелыми сценами с мужем, уверявшим ее, что она влюблена в ювелира, Наньелла поверила ему наконец, и тоска ее приняла определенный характер. Она вообразила себя влюбленной, разлученной с своим любовником, и употребила всю свою силу и энергию на то, чтобы завести с ним сношения. Это сделать было не очень трудно, тем больше что ювелир в качестве влюбленного проводил всё свое время под ее окнами и на улице близ ее дома.

Наньелла очень любила детей, и в счастливые дни своей жизни успела завести себе много маленьких приятелей, дерзких и на всё готовых, между уличными мальчишками. Один из них, мальчик лет тринадцати, – сын сапожника, державшего походную лавчонку под воротами дома, где жила Наньелла, – бойкий и развитой не по летам, нашел как-то способ пробраться в ее комнату и навещал ее часто в дни ее заключения. Его Наньелла избрала посредником. Ювелир, вне себя от восторга, решился увезти ее от мужа в Неаполь, где у него были родственники. Смелые планы были вообще в характере Наньеллы, и она очень охотно согласилась на этот.

Скоро всё было приготовлено к побегу. Но почти в самый час исполнения этого отважного плана, и когда Наньелла ждала любовника, к ней вошел муж, который узнал обо всем неизвестно каким способом. Между ними произошла дикая сцена. Он ударил ее, она в отчаянии ранила его довольно сильно его же собственным стилетом и быстро выбежала из дому.

Раз отдавшись своему любовнику, Наньелла полюбила его со всею страстностью своей натуры. Ювелир был очень хорошо принят в Неаполе своими родными, имевшими на него, как оказалось, матримониальные виды. Первое время всё шло, впрочем, хорошо. Родные не отказывали ему в деньгах; он содержал на них Наньеллу, существования которой те и не подозревали.

Положение это, впрочем, не могло долго продолжаться, и не от внешних обстоятельств оно должно было упасть, а от нравственного неравенства этих двух личностей. Она любила его, как страстная, полная сил и жизни женщина; он видел в ней только простую любовницу; все их отношения были для него не больше, не меньше, как пошлая связь.