Лев Мечников - Записки гарибальдийца

Я лежал, преданный всем этим соображениям. Вдруг в коридоре послышались твердые шаги, и звучный баритон напевал следующие стихи из неаполитанской баркаролы:

Вошел приятель мой импровизатор Дженнаро, малый лет тридцати пяти, высокого роста, стройный с красивым, веселым и дерзким лицом.

Дженнаро известен всем иностранцам, посетившим Неаполь, как какая-нибудь знаменитая статуя бывшего музея Borbonico [181] Бурбонский музей, в настоящее время Археологический музей, где собраны античные предметы из раскопок Геркуланума и Помпей. , как развалины Помпеи, как сам Везувий. Был он избалован до крайности, но его чересчур развязные манеры в обращении с людьми, привыкшими встречать некоторого рода уважение к себе, по крайней мере наружное, от людей его класса, – эти манеры продукт всей его вольной, нищенской жизни. Впрочем, Дженнаро – далеко не нищий. Он одевается, как трактирный лакей средней руки; он дорого заплатил когда-то за свою гитару, которую бережет, как друга и как верный источник доходов.

Проживает Дженнаро несравненно больше какого-нибудь чиновника из Dicastero dell’interno [182] Внутреннее ведомство. , хотя не держит квартиры, обедает в самой отвратительной gargotta [183] Харчевня. , и то по большей части заставляет себя угощать даром. Пьет он много, но, как неаполитанец, пьянеет сразу, а в Неаполе пропивать столько, сколько может он добывать – дело не легкое. Но Дженнаро страстный волокита, ревностный cavaliere servente и очень угодливый вздыхатель. Каждый день он влюблен в нескольких красавиц из хора Teatro Nuovo или la Fenice . В любви, впрочем, он не разборчив. Артистке он отдает сердце скорее, чем женщине, занимающейся делом даже в его глазах унизительным, но и те не встречают в нем убийственной жестокости. Дженнаро – аристократ в полном смысле этого слова, по наклонностям и по образу жизни. Никогда, в течение всей своей жизни, не покидал он самой аристократической части города: Santa Lucia, Riviera di Chiaia, Chiatamone , и королевский сад Villa Reale . Он встает очень поздно, обедает вечером, пьет кофе и делает кейф, как сам герцог Сиракузский. Кроме того, Дженнаро уважает только людей, имеющих собственные экипажи, живущих в богатых отелях и всегда щегольски одетых. Притом он не любит снобов ; наконец, он смеется над англичанами, хотя от них зарабатывает всего больше. Особенной симпатией Дженнаро пользуются некоторые русские семейства, с которыми он успел познакомиться. В них любит он задушевную, порой разгульную сторону характера, которую не вполне заглушают привычки светской жизни.

Вместе с тем Дженнаро – отчаянный dilettante ; он любит поболтать об искусстве вообще, о возвышенном в музыке; говорит порою страшную чепуху, необходимый результат его невежества и отсутствия всякого художественного изучения. Зато у него столько врожденного чувства изящного, такие громадные способности уха и голоса, что, без сомнения, он мог бы занять очень почетное место в кругу современных артистов, если бы когда-либо серьезно взглянул на искусство. У него так сильна музыкальная память, что он неоднократно повторял при мне наизусть целые оперы, прослышанные им один или два раза, но, конечно, переделав их по-своему. Скажу наконец, что он поет несколько русских песен, заучив по слуху их слова и мотивы, но не понимая вовсе их смысла.

Репертуар Дженнаро главным образом состоит из неаполитанских народных песен; оперные арии поет он с большим разбором, делающим честь его природному вкусу. Он сам много сочинил и импровизировал на своем веку, но все его сочинения не что иное как вариации на давно уже известные мотивы.

По манере пения он отличается от своих собратий, менее знаменитых; она у него более искусственна, порою до натянутости. Когда он поет перед иностранцами, в особенности в трезвом виде, он жеманится, рисуется, фокусничает чересчур, и на публику производит в подобных случаях очень дурное впечатление. Но расшевелившись, подвыпивши, Дженнаро весь отдается впечатлению. Манера его пения, как и вообще неаполитанская манера, несколько напоминает московских цыган, хотя в ней несравненно больше художнического чувства.

Дженнаро нередко представлялся случай попасть на сцену, и это бы очень польстило ему, но лень его всегда возмущалась мыслью о каком-либо определенном занятии, и он ни за что не хотел изменить своей бродяжнической жизни.

Как истый художник, Дженнаро не любит и вблизи никакого кровопролития; вопреки неаполитанским привычкам, он не носит на себе никакого оружия; поэтому в революции он принимал самое мирное, хотя и довольно деятельное участие. Он сочинял патриотические песни и вдохновлял ими толпу, но только когда вблизи не предвиделось никакой драки. Едва бурбонское знамя было снято с башен Sant’Elmo , Дженнаро нарядился в трехцветный жилет и панталоны. Он, как истый неаполитанец, горячо предан Гарибальди, и в минуты отдыха постоянно бормочет себе под нос известный гимн «Si scopron le tombe, si levano i morti» [184] Цитата из патриотической песни, т. н. гимна Гарибальди: «Разверзлись могилы, и мертвые встали… [И наши страдальцы пред нами предстали]» – вольный перевод А. И. Кальма в ее повести про Л. И. Мечникова «Заколдованная рубашка» (1985). .

Впрочем, гимн этот, всем известный в Италии, для русской публики может быть новостью. Эта итальянская марсельеза, произведение какого-то неведомого маэстро [185] Автор музыки – Алессио Аливьери, текста – Луиджи Меркантини, сподвижник Гарибальди. , тотчас же разученное целым народом, и когда Меркаданте [186] Саверио Меркаданте (1795–1870) – итальянский композитор, автор многих популярных опер. Вероятно, Мечников путает его с Меркантини, автором текста гимна, которого считали и в целом автором гимна, полагая его музыку народной. попробовал исправить его в музыкальном отношении, он легко убедился, что невозможно изменить тут ни одной фразы, ни одного звука, ни каданса, чтобы совершенно не испортить целого. Эта оригинальная, смелая, волнующая и вдохновляющая музыка, дни и ночи гремит в целом Неаполе, и никому еще она не приелась, никто еще не привык слушать ее хладнокровно.

Пьемонтизаторы [187] Неологизм автора – так Мечников называет представителей новой администрации в Неаполе, после вхождения павшего королевства Обеих Сицилий под корону Виктора-Эммануила II, короля-пьемонтца. попробовали было охладить несколько эту горячую приверженность Неаполя к невинному музыкальному произведению, но все попытки их оказались неудовлетворительными. Либорио Романо [188] Либорио Романо (1793–1867) – государственный деятель, при Бурбонах – префект полиции; затем перешел на сторону Гарибальди. попробовал выгнать клин клином и ввести пьемонтскую Gigogina [189] Правильно: «La Bella Gigogin», «Красавица Джигоджина», патриотическая песня, сочиненная миланским композитором Паоло Джорца в 1858 г. У Мечникова – Gigogna, Джигонья, на неаполитанский лад. , оригинальную, но несколько пошлую народную польку, переделанную в марш. Неаполитанцы, привыкшие в театрах в каждом антракте слышать любимый гимн, охотно прослушали джигонью в первый раз, вслед за гимном Гарибальди; но, когда в следующем антракте вздумали было вовсе заменить этот гимн новой полькой, случилась чуть не революция. Испуганный полицейский комиссар выбежал на сцену и не придумал ничего лучшего, как объявить публике, что гимна повторять нельзя, так как он не назначен на афишке.