Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Такого рода многосторонняя деятельность обычно вознаграждалась, и в этом, собственно, не было ничего предосудительного, ибо полезным молодым людям приходилось немало трудиться, а иной раз даже идти на жертвы – ведь им приходилось отказываться от всех соблазнов и удовольствий, какие несет с собой общение с молодостью и красотой, поскольку услуги их требовались главным образом стареющим дамам, таким, которые, подобно Эйлин, страшились остаться в одиночестве и изнывали от скуки, не зная, куда себя девать.

Толлифер потрудился на этом поприще немало лет, но на тридцать втором году своей жизни почувствовал, что ему это начинает надоедать. Скука и отвращение все чаще овладевали им, и он исчезал с горизонта – пил или развлекался с какой-нибудь юной эстрадной красоткой, которая бескорыстно дарила его настоящей пылкой любовью и была верна ему как пес. Но сейчас он опять подумывал вернуться в эти рестораны, бары, роскошные отели и прочие злачные места, где толкутся богатые люди, на которых у него только и оставалась надежда. Он возьмет себя в руки на этот раз, бросит пить; раздобудет немножко денег, может быть, даже у Розали, приведет себя в надлежащий вид – и, конечно, ему подвернется случай проявить себя на светском поприще.

И вот тогда… тогда пусть посмотрят!

Эйлин томилась в Нью-Йорке и, разочарованная, уставшая от такой жизни, тщетно ломала себе голову, стараясь придумать, как бы не пропадать от скуки. Хотя особняк Каупервуда – дворец, как его теперь называли, – был одним из самых красивых и роскошных домов Нью-Йорка, для Эйлин он был все равно что пустая скорлупа, вернее, могила – могила ее любви и ее надежд блистать в свете.

Теперь-то она хорошо понимала, сколько зла причинила первой жене Каупервуда и его детям. В то время она, конечно, не представляла себе, каково приходилось бедной миссис Каупервуд. А вот теперь ей пришлось и самой этого отведать. Несмотря на то что она пожертвовала ради Каупервуда и своими родными, и друзьями, и положением в обществе, и репутацией, – жизнь ее с ним разбита, и ничем этого не поправишь. Другие женщины, жестокие, безжалостные, отняли у нее Фрэнка и держатся за него не потому, что любят его, а просто из-за его богатства, из-за его славы. А его, конечно, прельщает их молодость, красота, хотя всего каких-нибудь два-три года тому назад разве они могли бы сравниться с ней, с Эйлин! Но все равно – она не отпустит его! Никогда! Ни одна из этих женщин не будет называться миссис Фрэнк Алджернон Каупервуд! Она связана с ним нерасторжимыми узами любви, брака – и этого у нее никто никогда не отнимет. Он не осмелится открыто порвать с ней или возбудить дело о разводе. Слишком много она о нем знает, да и другие тоже, и уж, во всяком случае, она позаботится, чтобы все узнали, если только он когда-нибудь сделает попытку разойтись с ней. Она не забыла, как он тогда откровенно заявил ей, что любит эту хорошенькую девчонку Беренис Флеминг. Где-то она теперь, интересно? Может быть, с ним! Но она никогда не будет его женой. Никогда!

Но какое ужасное одиночество! Этот роскошный дом, эти громадные комнаты с мраморными полами, лепные потолки, увешанные картинами стены, двери, украшенные резьбой! И эти слуги – как знать, может быть, они только для того и наняты, чтобы шпионить за ней. И так день за днем, когда нечего делать, не к кому пойти и к себе некого позвать. Обитатели всех этих пышных особняков, красующихся по соседству, не изволят даже и замечать ни ее, ни Каупервуда, невзирая на все их богатство!

Около нее вертелось несколько поклонников, которых она еле-еле терпела, да изредка появлялся кто-нибудь из родственников, в том числе два ее брата, жившие в Филадельфии. Это были люди старинного склада, очень религиозные; оба они были хорошо обеспечены и занимали видное общественное положение; их жены и дети не одобряли поведение Эйлин, поэтому и братья редко навещали ее. Обычно они приезжали к обеду или к завтраку и даже, случалось, иной раз оставались переночевать, когда дела задерживали их в Нью-Йорке, но никогда никто из домашних не бывал с ними. А затем они снова исчезали надолго. Эйлин не обманывалась насчет их подлинного отношения к ней, да они и не старались его скрыть.

Никаких сколько-нибудь интересных знакомых у нее не было. Время от времени собиралась какая-нибудь шумная компания – актеры и с ними всякие светские прощелыги; они приходили главным образом, конечно, для того, чтобы покутить на ее счет, а ухаживать предпочитали за молоденькими девчонками. Да разве могла бы она после Каупервуда влюбиться в кого-нибудь из этих ничтожеств, этих жалких искателей приключений? Поддаться минутному влечению – да. После долгих унылых часов одиночества и мучительных мыслей, стоит ей выпить несколько бокалов вина, и она способна броситься в объятия кому угодно, лишь бы забыться, чувствуя себя желанной. Ах это одиночество! Старость! Пустая жизнь, из которой безвозвратно ушло все, что когда-то ее наполняло и красило!

Какая насмешка – этот великолепный дворец, со всеми этими картинными галереями, скульптурами, гобеленами. Каупервуд, ее муж, так редко заглядывает сюда теперь. Когда же он здесь, как он осторожен и холоден, хотя и разыгрывает перед слугами заботливого супруга. А они пресмыкаются перед ним, потому что ведь он здесь хозяин, он распоряжается всем и все подчиняются ему. Когда она, не выдержав, пыталась высказать ему свое негодование, взбунтоваться, он сразу становился таким предупредительным, вкрадчивым, так ласково гладил ее по руке и говорил: «Послушай, Эйлин! Ты не должна забывать: ты всегда была и будешь миссис Фрэнк Каупервуд. А следовательно, ты должна помнить наш уговор».

И если она в негодовании начинала кричать или выбегать из комнаты, вся в слезах, с трясущимися губами, он шел следом за ней и уговаривал так мягко и убедительно, что она в конце концов соглашалась на все. А когда ему этого не удавалось добиться, он присылал ей цветы, предлагал пойти с ним вечером в оперу – против этого она никак не могла устоять, он же пользовался ее слабостью и тщеславием. Потому что появляться с ним на людях – это все-таки означало, что она, как-никак, его жена, хозяйка его дома.

Де Сото Сиппенс отправился в Лондон, прихватив с собой несколько расторопных помощников. Он снял дом в Найтсбридже и, оглядевшись, начал собирать разные сведения и данные, которые, по его мнению, могли пригодиться для Каупервуда.

Он сразу же сделал одно весьма ценное открытие касательно двух старых подземных лондонских линий – Метрополитен и Районной, или Внутреннего Кольца, как ее обычно называли: эти линии образовывали в центре города петлю, – обстоятельство, которым так выгодно для себя воспользовался Каупервуд при постройке городской уличной сети в Чикаго и которое нанесло такой ущерб его конкурентам и заставило их ополчиться против него. Эти лондонские линии первой подземной железной дороги в мире, очень скверно оборудованные и до сих пор пользовавшиеся паровой тягой, фактически охватывали и пересекали все главные деловые центры. Таким образом, они являлись решающим звеном во всей подземной сети Лондона. Они шли параллельно друг другу примерно на расстоянии мили, смыкаясь концами, чтобы поезда той и другой линии могли совершать сквозные рейсы, и обслуживали весь район от Кэнсингтона и Пэдингтонского вокзала на западе, вплоть до Олдгэйта близ Английского банка на востоке. Таким образом, все главные улицы, деловой центр, кварталы, где находились магазины, театры, самые крупные и роскошные отели, вокзалы и здания парламента, – все было охвачено этими линиями.