Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Хотя первый шаг, сделанный Каупервудом на пути к приобретению линии Чэринг-Кросс, иначе говоря, его разговор с Гривсом и Хэншоу, не принес тех результатов, на которые он рассчитывал, это отнюдь не поколебало его намерений: Сиппенс прислал ему достаточное количество информации, и Каупервуд твердо решил добиться концессии на постройку подземной линии в Лондоне даже в том случае, если у него ничего не выйдет с линией Чэринг-Кросс. В связи с этим у него дома происходили совещания, устраивались званые обеды, и у Эйлин создавалось впечатление, что супруг ее понемножку возвращается к прежнему образу жизни, к той жизни в Чикаго, о которой у нее сохранились самые счастливые, самые яркие воспоминания. Она иногда спрашивала себя: а не могло ли так случиться, – мало ли чудес на свете! – что эта чикагская катастрофа подействовала на него отрезвляюще и ему захотелось вернуть, хотя бы внешне, былые отношения с ней; и если для него это ничего не значило, для нее это было все-таки утешением.

В действительности же Каупервуд с каждым днем все больше увлекался Беренис. На нее иногда находила какая-то шаловливость, когда она становилась способной на всякие озорные выдумки, а ее здравомыслие не мешало внезапным, удивительным сменам настроений, и это всякий раз восхищало Каупервуда. Словом, ему никогда не надоедало ее изучать, и за сравнительно короткое время, прошедшее с тех пор, как она переехала в Чикаго, он так в нее влюбился, что положительно места себе не находил.

Как-то, еще в Чикаго, Каупервуда глубоко тронула одна выдумка Беренис. Однажды они поехали обедать в гостиницу, где они уже обедали несколько дней тому назад. Когда они вышли из саней, Беренис предложила ему пройтись в рощу, и там на опушке, среди усыпанных снегом сосенок и молодых дубков, он вдруг увидел вылепленную из снега фигуру, которая, когда они подошли ближе, оказалась чуть-чуть карикатурной, но совершенно точной копией его самого. Беренис нарочно приехала сюда рано утром и слепила этого снежного человека. Вместо глаз она вставила два блестящих голубовато-серых камешка, а нос и рот сделала из сосновых шишек, подобрав их по форме и по величине. Она даже прихватила с собой одну из его шляп, и теперь шляпа эта, лихо сдвинутая на затылок снежной фигуры, как-то особенно подчеркивала сходство с Каупервудом. Когда этот двойник внезапно вырос перед ним в сумерках, пронизанных закатными лучами огненно-красного солнца, среди деревьев, шелестевших на ветру голыми ветвями, Каупервуд даже вздрогнул от неожиданности.

– Что это, Беви? Как это тебе пришло в голову? Да когда же ты успела это сделать, плутовка? – И он расхохотался. Снежный Каупервуд смотрел на него совсем как живой, прищурив глаз, и нос торчал у него необыкновенно внушительно.

– Сегодня утром, – сказала Беренис. – Приехала сюда одна и вылепила моего милого человечка!

– А здорово похоже на меня! – с удивлением заметил Каупервуд. – И долго ты возилась с этим чучелом?

– Час, наверно. Не больше. – Она отступила на шаг и оценивающе посмотрела на свое творение. Затем, выхватив у Каупервуда трость, приставила ее сбоку к снежной фигуре, набалдашником к карману, который был изображен при помощи мелких камешков. – Посмотри, какой ты красавчик! Весь из снега, шишек и каменных пуговок. – И, приподнявшись на цыпочки, она поцеловала снежное чучело в губы.

– Беви! Если ты хочешь целоваться… – Каупервуд схватил ее в объятия: ему казалось, что он держит в руках лесного эльфа. – Беренис, клянусь, ты меня не перестаешь удивлять! Кто ты – женщина, колдунья или дух лесной?

– А ты не знаешь? – Она откинулась и протянула к его лицу обе руки, растопырив пальцы. – Я колдунья, да, да. И я могу обратить тебя в снег и лед. – И она потянулась к нему.

– Беренис!.. Что с тобой, брось дурить! А знаешь, мне кажется, ты сама заколдована. Но ты можешь колдовать надо мной сколько угодно. Только… не покидай меня! – И, крепко прижав ее к груди, он поцеловал ее.

Но Беренис вырвалась из его объятий и снова подбежала к снежной фигуре.

– Ну вот! – воскликнула она. – Ты все испортил. Оказывается, он – не настоящий. А я-то старалась сделать его совсем живым. Он был такой большой, холодный. И стоял здесь и ждал меня. А теперь надо его уничтожить, бедняжку, чтобы никто не видел его и не знал, кроме меня. – И, схватив трость Каупервуда, она ударила ею со всего размаха и развалила фигуру. – Вот видишь: я тебя сотворила, я же тебя и уничтожаю! – И она, смеясь, разбрасывала снег своими затянутыми в перчатки руками. А Каупервуд смотрел на нее с восхищением.

– Ну идем, Беви, радость моя! Как ты сказала? Ты меня сотворила, ты и уничтожаешь? Хорошо, я согласен, только не покидай меня. Ты знаешь, с тобой я словно переношусь в неведомые края, точно ты передо мной новый мир открываешь, – чудесный, непонятный, твой собственный! И для меня это такое счастье – окунуться в него! Ты мне веришь, Беви?

– Конечно, милый, конечно, – отвечала Беренис таким спокойным и рассудительным тоном, как будто она и не разыгрывала только что этого представления со снежным чучелом. – Так ведь оно и должно быть. И так будет.

Она взяла его под руку, и они пошли. У Каупервуда было впечатление, словно она только сейчас очнулась или вернулась на землю из какого-то своего, странного мира видений, и ему хотелось расспросить ее об этом мире, но его словно что-то удерживало: он чувствовал, что этого не следует делать. И тем не менее именно сейчас сознание, что вот она здесь, с ним, что он может осязать, видеть, слышать ее, что он в любую минуту может пойти к ней или может бродить с нею и говорить, преисполняло его такого восторга, словно ему только теперь наконец-то открылось то, ради чего стоило жить и радоваться. Да разве это может быть, чтобы он когда-нибудь захотел расстаться с нею? Никогда в жизни ему еще не приходилось сталкиваться с таким удивительно многообразным, таким необычайно изменчивым и вместе с тем рассудительным и трезвым – словом, с таким необыкновенным существом! Несомненно, это артистическая натура. Мало ли всяких женщин перевидал он на своем веку, а все-таки ему еще никогда не приходилось встречать такую блестящую и одаренную женщину!

Даже в минуты самой интимной близости она неизменно вызывала у него чувство восхищенного удивления. Она не отдавалась ему безвольно, слабея и замирая в его объятиях, не подчинялась ему, пассивно уступая неистовству его мужской страсти. Это не была заурядная самка, созданная для совокупления, – нет, она трепетала и загоралась в ответ и словно сама держала его в плену, властно завораживая своими чарами, – разметавшимся золотом огненных волос, влекущим взором синих потемневших глаз, манящим сладострастным ртом.