Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

В первую минуту Беренис была не столько шокирована, сколько удивлена. Восторженное преклонение Каупервуда, то огромное удовлетворение, которое он как будто находил в ее обществе и в своей деятельности, – все это давно усыпило ее сомнения: казалось, в ближайшем будущем ей ничто не угрожает. Но, изучая фотографию Лорны, она сразу заметила, сколько чувственного огня в этой новой фаворитке Каупервуда. Неужели это правда? Неужели он нашел другую – и так скоро? В этот момент ей казалось, что она его ни за что не простит. Каких-нибудь два месяца назад он называл ее самой прелестной женщиной на свете и говорил, что ей-то уж меньше, чем кому-либо, следует опасаться мужского непостоянства или соперничества женщин. И тем не менее вот он все еще в Нью-Йорке, где ничто не удерживает его, кроме Лорны. И еще пишет ей всякие глупости насчет президентских выборов!

Мало-помалу холодная ярость овладела Беренис. Ее голубые глаза стали как льдинки. Но в конце концов здравый смысл пришел ей на помощь. Разве не в ее власти пустить в ход самое острое свое оружие? К ее услугам Тэвисток – он хоть и хлыщ, но занимает столь видное положение в свете, что его вместе с матерью часто приглашают даже ко двору. Да не только он, есть и другие, – откровенно восторженные взгляды доброго десятка видных и интересных мужчин в этом новом для нее обществе красноречиво говорили: «Обрати же на меня внимание!» И наконец, есть еще Стэйн.

Впрочем, сколько бы Беренис ни злилась на Каупервуда в эти первые минуты, ей и в голову не приходило предпринять какой-либо отчаянный шаг. В конце концов он все же дорог ей. Они оба успели почувствовать и понять, как необходимы друг другу. Она была озадачена, поражена, уязвлена, злость так и кипела в ней, но пойти на разрыв она не решилась бы. Разве сомнение в том, удастся ли ей удержать его, заставить его забыть прежние привычки и влечения, не волновало ее частенько и раньше? В глубине души она допускала, была почти уверена, что это ей не удастся. В лучшем случае сходство характеров и общность интересов, надеялась она, помогут им сохранять если не нежные, то хотя бы выгодные обоим отношения. А теперь… Неужели ей придется сознаться себе – и так скоро, – что все рухнуло? Нет, не может быть! Не так она представляла себе свое будущее и будущее Каупервуда. Ведь до сих пор все было так чудесно…

Она уже написала Каупервуду о приглашении Стэйна и намеревалась дождаться его ответа. Но теперь, когда перед ней такое доказательство неверности Каупервуда, решено: как бы она ни сочла нужным вести себя с ним дальше, она примет приглашение его светлости и будет всячески поощрять его ухаживания. А там видно будет, как поступить. Любопытно, что-то скажет Каупервуд, когда увидит, как увлекся ею Стэйн.

Итак, Беренис написала Стэйну, что матушка чувствует себя лучше и ей полезно было бы сейчас переменить обстановку, а потому она с радостью принимает его вторичное приглашение, полученное всего несколько дней назад.

Что до Каупервуда, она пока не станет больше писать ему. Она отнюдь не собирается держать себя со Стэйном так, чтобы вызвать нежелательные разговоры, и поездка эта не должна привести к разрыву с Каупервудом. Надо выждать и посмотреть, как подействует на него ее молчание.

Тем временем в Нью-Йорке Каупервуд все еще предавался своей новой страсти, но в глубине его сознания – ни на минуту не давая ему покоя – неотступно маячила мысль о Беренис. Как это почти всегда с ним бывало, его чувственные восторги длились недолго. В самой его крови было нечто такое, отчего он со временем – неизбежно и неожиданно для себя – почему-то терял всякий интерес к предмету недавнего увлечения. Однако после знакомства с Беренис он впервые в жизни почувствовал, что здесь он будет не победителем, а побежденным, и эта уверенность не на шутку встревожила его, ибо его отношения с ней не ограничивались просто физической близостью, а отнимали немало душевных сил. В противоположность всем женщинам, каких он знал прежде, Беренис вносила в его жизнь не только страсть и радость обладания, но и какую-то частицу красоты и творческой мысли.

Еще два обстоятельства заставили Каупервуда призадуматься. Первым и наиболее важным было письмо от Беренис – она сообщала, что в Прайорс-ков приезжал Стэйн и что он приглашал ее с матерью к себе в Трэгесол. Это известие крайне взволновало Каупервуда: он знал, что Стэйн, несомненно, обаятельный, отнюдь не заурядный человек и при этом очень недурен собой. Безусловно, Беренис может увлечься таким человеком. Как же ему поступить: покончить немедленно с Лорной и вернуться в Англию, чтобы помешать Стэйну завоевать симпатии Беренис? Или подождать еще немного и уж вполне насладиться близостью с Лорной, а заодно показать Беренис, что он вовсе не ревнует ее к Стэйну и нимало не опасается этого блестящего высокопоставленного соперника? Это убедит ее в том, что из них двоих Каупервуд куда надежнее.

Наряду с этим настроение Каупервуда омрачало еще одно обстоятельство. Совсем неожиданно и очень серьезно заболела Керолайн Хэнд. Из всех предшественниц Беренис ни одна так не понимала его, как Керолайн, не была ему так близка. Керолайн до сих пор писала ему дружеские, остроумные письма, заверяла в своей неизменной преданности и желала ему успеха в его лондонской затее. А теперь он получил от нее коротенькую записку: Керолайн сообщала, что ей предстоит операция аппендицита. И она очень хотела бы увидеть его. Ей так много нужно ему сказать. Раз уж он в Америке, он, наверно, может приехать – хотя бы на час, на два. И Каупервуд счел своим долгом съездить в Чикаго и повидаться с ней.

Каупервуду еще никогда в жизни не приходилось сидеть у постели какой-нибудь из своих возлюбленных не только во время серьезной болезни, но даже при пустячном недомогании. Его в таких случаях не приглашали: все его мимолетные романы были всегда пронизаны ощущением молодости, легкости. И теперь, приехав в Чикаго и увидев Керри (так он называл Керолайн), страдающую от нестерпимых болей – ее должны были вот-вот отправить в больницу, – он невольно задумался над бренностью человеческого существования. Керолайн, оказывается, попросила его приехать еще и потому, что хотела с ним посоветоваться.

– Кто знает, чем это кончится? – сказала она наигранно веселым тоном. – На всякий случай прошу тебя исполнить одно мое желание. У меня в Колорадо есть сестра с двумя детьми, я к ней очень привязана, и мне бы хотелось перевести на ее имя кое-какие облигации.

Приобрести эти облигации ей посоветовал в свое время Каупервуд, и теперь они лежали на хранении в его нью-йоркском банке.

Он поспешил превратить все в шутку: она что-то рановато начинает помышлять о смерти, что же тогда делать ему – ведь он старше ее на двадцать пять лет! А про себя подумал, что все возможно. Что говорить: конечно, она может умереть, все могут – и Лорна, и Беренис, и кто угодно. И как же тщетна, как кратковременна борьба, которую ведет человек! Вот он в шестьдесят лет, снова чуть ли не с юношеским задором вступает в эту борьбу, а Керолайн, в тридцать пять, с ужасом думает о том, что очень скоро, быть может, для нее все кончится. Как нелепо. И как грустно.