Йонас Довидайтис - Секретная почта

Развалившись на табуретке, Тамошюс ладонью поглаживал выпяченную грудь и сипло бубнил:

— Коли ты выстрелил и волк лежит ничком, гляди: уши у него стоймя или нет? Коли уши прижаты — с ружьем незаряженным не подходи. Живой еще, бестия!

Вместе с Даниэлюсом Эляна охотно слушала про лесные приключения, которые казались ей необыкновенными, хотя, по правде говоря, в эту минуту она думала не о подстреленном волке, ляскающем зубами, а о живом, пышущем здоровьем Даниэлюсе.

Потом их взгляды стали встречаться всё чаще, и оба привыкли читать в них многое. Оставаясь один, Даниэлюс пел, норовя как-нибудь вставить имя Эляны, Лены. Иногда от этого страдал песенный размер, но паренек, как опытный музыкант, сам вносил исправления. Так получилась песня про красотку Лену. Так зародились и другие песни Даниэлюса, трогательные и веселые.

…Даниэлюс прочистил смазанный ствол, размотал с шомпола паклю. Фланелевой тряпицей от истрепанного теткиного платья протер курки, целик…

Сегодня к десяти обещал приковылять Тамошюс. В сторожке их ждут Акулёрайтис и другие. Лесник вчера приметил кабанов. Всем приятен запашок кабаньего окорока, а особенно молодым охотникам. Даже тетка, уходя помолиться, сказала:

— С пустыми руками не ворочайся, Даниэлюс… Без мясца в животе гудит, как в костеле от органа… А коли подстрелишь в лесу кабанчика, нам — большое подспорье.

Сегодня Даниэлюс чувствует себя бодрым и сильным. Подвернись только ему кабан с задранными клыками — он не моргнув уложит зверя. Ничего теперь Даниэлюс не боится. А Эляна первая узнает, какой он стрелок. Только Даниэлюс вспомнил о девушке — посуровевшее лицо снова смягчилось.

Одно сердило отважного Даниэлюса — сегодня у него всего два заряда на кабанов… Никак не возможно промахнуться… И вообще — придется нажать на дядюшку Тамошюса — пусть рассчитается полностью. Ведь нужен еще патронташ. Какой же это охотник без пояса, в котором не два, не четыре, а двадцать четыре гнезда для патронов!

Даниэлюс пальцами ощупывает свою талию. Вот с этого бока он бы засунул жаканы, а дальше — для зайцев, рядом — для куропаток, справа, чтоб легче вытащить, — картечь.

Парень взял на ладонь подарок Тамошюса — два заряда, будто крупные стручки, наполненные кусками черного свинца. Потом опустил их в ружье. Прошелся по комнате, прижимая двустволку к плечу и целясь. Эх, покажись ему кабан…

В сенях затопали, кто-то стряхивал снег, осторожно звякнул засовом. Даниэлюс стыдливо отложил ружье — еще чего доброго застанет его врасплох Тамошюс, как он балуется с двустволкой…

Кто-то зашел на кухню. Раздался грубый, незнакомый голос:

— Есть кто дома?

Даниэлюс подтянул шерстяные чулки и зашлепал на кухню. У порога, не снимая ушанки, стоял рослый, дюжий мужчина с черной как смоль бородой, в поношенном бараньем полушубке, высоких сапогах, на которые свисали замасленные ватные брюки.

— Здесь живет шофер Даниэлюс Кряуна? — спросил чернобородый, исподлобья глядя на парня.

У Даниэлюса в глазах потемнело. Полицейский Казлас… Тот самый, которого прозвали «Вермахтом»… Последний из банды, разгромленный этой осенью… Все помнят, как он тащил шкафы расстрелянных людей, волок узлы одежды с запекшейся кровью. А потом, когда немцы удрали, Казлас, будто бешеный волк, рыскал по лесам…

Даниэлюс Кряуна почувствовал, как спину обожгла внезапная боль, перехватило глотку, подкосились ноги… «Точь-в-точь такой, как люди рассказывают… И борода, и глаза… — мелькали обрывки мыслей. — Вот каков этот душегуб… Теперь за мной пришел…»

Все еще в ушах Даниэлюса отдавались слова: «Здесь живет Кряуна?»

— Здесь… живет… — пробормотал парень похолодевшими, словно чужими губами. Он видел, как повел локтем бывший полицейский, готовясь что-то вытащить из кармана.

— А сам он дома? — спросил Вермахт, все так же беспощадно пронизывая взглядом Даниэлюса. С заиндевевших лохматых бровей чужака скатилась капля, и он злобно моргнул.

Это вернуло Даниэлюсу самообладание. «Значит, он меня не знает!» Что делать дальше, — Даниэлюс еще не сообразил. Но ноги больше не дрожали, и голос стал тверже.

— В отъезде… — облизывая сухие губы, ответил Даниэлюс.

Пришелец поморщился. Под глазом у него дернулся багровый мешок, пролегавшие от губы две морщинки шевельнулись. Вермахт шмыгнул простуженным носом.

— Нету? — недовольно произнес он. — А ты кто такой? Документы есть?

Даниэлюс медленно ответил:

— Есть… доку… менты…

Парень понял: пробил его смертный час. Никто не узнает, что здесь произошло. Даже Эляна, милая, родная Лена. И вдруг Даниэлюса охватила страшная ярость. Парень стиснул зубы так сильно — чуть не треснула челюсть. «Умирать? Нет! Не желаю!»

Ненависть породила отвагу и силу. На мгновение повернувшись спиной к бандиту, Даниэлюс как очумелый метнулся в каморку.

Он схватил двустволку, припал к столу. На кухне из темноты сверкнула молния. Грянул пистолетный выстрел. Пуля со свистом впилась в бревенчатую стенку. Посыпались осколки разбитой рамки. Дрожащим пальцем нажал на курок своего «Людовика» и Даниэлюс. Стрелял не целясь в раскрытые двери, в маячившую фигуру нападавшего. Комната наполнилась клубами густого, горького дыма. Звякнули оконные стекла. Грохот собственного выстрела окончательно привел в себя Даниэлюса. Он напряг слух. Зрение.

На кухне стояла тишина.

Вермахт, казалось, растаял впотьмах. Но нет! За деревянной перегородкой, отделявшей кухню от коморки, что-то зашуршало. Послышался злобный и глубокий вздох. Бандит замер за дверным косяком. Молчал и Даниэлюс.

Даниэлюс даже удивился: как легко складывались мысли. «Нюхнул моего пороха, Вермахт? Вылезай, покажись!» Даниэлюс сообразил: лучшее укрытие — печь. Он напрягся, прянул, как быстроногий олень.

Стук прыжка переполошил Вермахта. Полицейский выставил пистолет, вслепую выстрелил и тут же отдернул руку. И залег, невидимый.

Даниэлюс, затаив дыхание, через облупленный край печи наблюдал за дверью. Две пули не причинили ему вреда. Но положение было безнадежное. Оставался единственный «кабаний» заряд… Надо беречь боеприпасы.

Зловеще тянулась тишина. Видно, это трепало нервы Вермахту. Он постукивал ногами, скрипел подошвами. Из-за косяка показался даже край его полушубка. Щелкнул замок парабеллума — видно, Вермахт менял обойму.

Потом Казлас осмелел и снова высунул руку с пистолетом. Выстрел. Даниэлюс только криво усмехнулся: «Хочешь увидеть, где я — высунь свой нос».

Тишина приводила в неистовство Вермахта.

Он стрелял все чаще. Высунет руку и выпалит в один угол комнаты. Переждет минутку, опять выставит кулак и уже посылает пулю в другой угол. Потом он стал делать по два выстрела подряд…