Йонас Довидайтис - Секретная почта

Ночь жалась к окошкам мотовоза, кутала черным пологом бравшую разбег машину. Ночь запугивала, предостерегала. Но Андрюс зажег три ярких фонаря, прорезавшие мрак. Осветились придорожные деревья, насыпь, мосты.

Андрюс сорвал с себя фуражку, высунулся из окошка, что-то кричал в ночную тьму.

— Были леса, болота, а теперь тут везде мне дорога. Кругом темная ночь, а мне на нее плевать. А ты у меня — безбилетный пассажир. И точка…

Чейчала ему не перечил, забился в уголок и, дрожа, бормотал молитву: «Мария, дева милосердная…»

Они живо проехали пятнадцать километров. Чейчала кубарем выкатился из мотовоза, шмякнулся на песок насыпи, охваченный радостью, будто перемахнул через пропасть.

— Идем, не форси, — тянул он за собой племянника в избу к знакомцу. — Есть у меня вареный окорок. И к нему кой-что. Видишь свет в окошке? Еще не легли — ждут. Нешто удерешь как заяц?

Спесь — словно гора с крутыми склонами. Поскользнешься — не за что удержаться.

Утреннее солнце взбиралось по верхушкам леса, как по ступенькам, рассыпая зарю.

Андрюс кое-как вскарабкался на машину и поехал обратно. Утро, светло на дворе, но отчего перед глазами будто грязная тряпица? Почти ничего не видать…

Что там сереет на пути?

Андрюс поднял руки, хотел ухватиться за тормоз, но пальцы одеревенели. Дж… дж… Тормозные колодки еле повинуются. Удар. Вылетают стекла из окошка. Рядом слышна ругань. И только теперь разодралась грязная тряпица. Откуда тут вагон — кто его пригнал? Все ли колеса на рельсах? Эх, дурная башка, заехал на другую ветку!

— Смолол ты, брат, буфера. Твое счастье, что в болото не вылетел.

Андрюс сошел с машины. Солнце розоватыми лоскутьями укрывало болотные бадьи-окошки.

Обеденный перерыв. Землекопы рассыпались по ложбине. Огонь развели так, чтобы ветром не задувало, чтобы дым не бил в лицо. Старый Алиошюс вытащил завернутые в белый платок хлеб и сало, почистил щепкой лезвие складного ножа.

— Да уж… В каждом человеке бес сидит, — сказал он. — Ежели Андрюса за решетку, то его жена грозилась уехать с детьми в Езнас, к тетке. Тогда найдется свободный угол. Могу принять столовником или так, без харчей, только на койку.

— Кому интерес твоих блох кормить?

— А ты не петушись! — отбрил Алиошюс. — Купил я брызгалку в лавке у электриков. Теперь у меня насекомую и под лавкой не сыщешь.

За насыпью шумел залив, ударяясь в бетонные плиты. Над отдыхавшими людьми пролетели из неведомых стран утки — с черными сверкающими перьями, с белыми грудками. Весело метнулись в море. Прибой поглотил шелест крыльев.

Из поселка к землекопам брел одинокий человек. Шел неторопливо, неуклюже раскидывая руки, наклонив лицо вперед.

Старый Алиошюс поднял голову, как потревоженный чибис. Ему очень захотелось узнать: кто же это идет?..

М не предстояла воздушная поездка из Клайпеды в Вильнюс. Погода была нелетная — неистовствовали дождь, ветер, на небе устраивали побоища тучи, словно обозленные великаны. Пассажирский самолет опаздывал. Уныло поглядывая на часы в крохотном зале аэропорта, мы томились от безделья — хоть ругайся с кем ни попало!

Так и поступил мой круглолицый сосед с облысевшим лбом и немалым животиком: пилил жену — чего та соблазнила его лететь. И чем дольше приходилось ждать, тем больше нервничал толстяк — понося все на свете, поминутно бегал в кассу: не отменен ли рейс, не вызван ли автобус? Не представляло секрета, — товарищ боится полета и предпочел бы храпеть в удобном вагонном купе. Но жена его была изумительна в своей невозмутимости: несмотря на семейные сцены, дремала, склонив голову на плечо, и, наверно, не поколебалась бы плыть через океан в дырявом корыте.

Мокрые окна задрожали от гула. Из черной тучи вынырнула серебряная птица, осторожно облетела вокруг зеленой площадки, развернулась против ветра и приземлилась.

Пузатый еще больше помрачнел, проглотил незаконченную фразу и поволок два объемистых чемодана. У трапа он очутился первым. Недоверчиво взглянул на раскрытые дверцы. Соломенная шляпа съехала с затылка.

Дождевые капли звякали о металлические крылья. Тучи не переставали бесчинствовать. Мутное небо давило на землю.

Летчик с золотыми нашивками на чистеньком синем костюме нес бортжурнал и еще какие-то документы.

— Выдаете пассажирам парашюты? — осведомился круглолицый.

— А зачем? — улыбнулся пилот. — Уж не собираетесь ли вы по дороге бросить ваши чемоданы и закончить поездку пешком?

— А какая же у нас гарантия, что в такую бурю долетим целыми и невредимыми? — не сдавался толстяк.

— Ох и шутник… — Летчик заметил меня и протянул руку. — Ну а ты не боишься без парашюта? — И, громко смеясь, взбежал по алюминиевой лесенке.

— Порядочки! — возмущался пузатый, косясь на меня. — Если не хватает средств на необходимый инвентарь, пусть хоть напрокат дают. Мы заплатим. Стиральную машину можно арендовать, а про парашюты забыли!

Сиденья были глубокие и удобные. Мягкий ковер заглушал шаги. В самолете пахло сосновой хвоей. После непогоды на дворе здесь было уютно, как дома.

Не снимая шляпы, любитель парашютов протирал запотевшее окошко. Дождь усилился, по стеклу катились бусинки капель.

Загудели пропеллеры.

Через несколько минут самолет уже плыл над зубчатыми елями. Серебряным крылом махнул берегу и нырнул в вату туч.

«Ох и шутник…» — вспомнились мне слова летчика. Да, гражданин пассажир, вы большой чудак и выдумщик, и рассуждаете о вещах, о которых не имеете и, наверно, никогда не будете иметь понятия. А мы с пилотом Юргисом кое-что смыслим. Мне даже известна самая тяжелая минута в его жизни. Не тогда ли ты, Юргис, поверил в свою крылатую судьбу? Ты не забыл, как все это случилось?

В аэроклубе имелись в наличии всего один самолет, один парашют и целое полчище подростков — беззаветных помощников механика. Мы выкатывали из ангара двухместную учебную машину на лужайку. Для нас было делом чести схватить тряпку и до блеска надраить замасленное пузо самолета. Мы соревновались — кто первый подставит колодки под колеса аппарата или притащит насос и накачает горючее. Юргису очень везло. Он жил в двух шагах от аэродрома и чаще топтал этот луг, чем пол в своей квартире. Мы подружились — оба были пятнадцатилетними, долговязыми, оба знали решительно все об авиации, о летчиках и их подвигах в поднебесье. Конечно, больше всего мы стремились попасть вместо балласта на свободное сиденье во время полета. Небольшая группа подготовленных молодых пилотов летала уже самостоятельно, а на второе сиденье для равновесия наваливали мешок с гравием. И на этот взбухший мешок мы смотрели с неприкрытой ненавистью. Он нагло присвоил место, по праву — наше. Мертвый груз поднимался к небу, витал над городом и рекой, совершал виражи, сталкивался с облаками, был немым свидетелем всех красот полета… А мы бродили по земле и ротозейничали!