Валерий Алексеев - Игры на асфальте

— А что бояться? — сказал я без особой, впрочем, уверенности в голосе. — Твоего режиссера и след давно простыл. И в гостинице его наверняка нету. Где ты хоть его подцепила?

Маргарита вздохнула.

— В метро, — она снова потянулась за сигаретой. — Подошел, представился, документ показал. Членский билет чего-то там такого. Сказал, что с «Ленфильма», что маму мою хорошо знает, что я на нее очень похожа…

Она умолкла, закурила, задумалась.

— Послушай, — сказала вдруг она, глядя на меня почти умоляюще, — а может, это не он?

— Ну, он не он, а все равно был посторонний, — возразил я. — Галлюцинациями, знаешь ли, не страдаю.

— Да нет, конечно, он, — сказала Маргарита печально. — Так странно вел себя, дергался, нервничал… Озирался все время. До дому меня проводил, назначил день пробы… Здесь, на «Мосфильме». Вчера я на пробу как раз приезжала.

— И проба не состоялась?

— Не состоялась. У проходной договорились встретиться, там много девчонок все время крутится. И Коновалова знают, удивляются, что он в Москве. Все страшные, намазюканные, а ждут чего-то, рассчитывают. И я среди них… Да я бы без него обошлась, мне мама с бабушкой не разрешают сниматься… Но Коновалов предупреждал, что может сорваться. «Все-таки я, говорит, не у себя, а в Москве». Я должна была ждать его до двух часов. Если не получится, то он позвонит сегодня. Послушай, Гриша, — она опять запросила у меня пощады, — а может, ничего не пропало?

Но я был беспощаден.

— Погреться он, что ли, заходил?

— Про бабушку все время спрашивал, — медленно, как неживая, продолжала Маргарита. — Я этого больше всего боюсь: если из бабушкиных вещей что пропало. Она не простит…

— Да ну, не преувеличивай…

— Ты ее не знаешь.

Я понял, что Маргарита сейчас заплачет. Глаза ее сделались огромные и влажные, губы затряслись.

— Ну, ну, — пробормотал я и сел с нею рядом, не имея понятия, как утешают плачущих девчонок. — Ну, ну…

Маргарита с яростью погасила сигарету на блюдечке — и заплакала.

— Да скоро она придет, твоя Тонька? — выкрикнула она, вытирая платком слезы.

Максим каким-то образом выкарабкался из стульчика, пришел в детскую и сейчас стоял в дверях и сочувственно смотрел на плачущую Маргариту.

— Гриша всех поймает, — сказал он уверенно.

— Ты уже поел? — спросил я, поднимаясь.

— Все съел и тарелку вылизал, — ответил мой верный Макс.

Когда этот человек в настроении, с ним одно удовольствие работать. В девчачьем обществе он прямо-таки расцветает: эта особенность сохранилась у Макса до сих пор.

Тарелка и в самом деле была так тщательно вылизана, что ее не пришлось даже мыть. Я вытер стол, пожевал хлебушка, стоя, как лошадь, и в это время позвонила Тоня.

Она пришла уже без сумки: видно, успела в булочную и обратно, бежала, конечно, бегом. Стоя на пороге и прижимая сложенный черный зонтик к груди, она смотрела мне в глаза доверчивым и преданным взглядом, и я, быстро оглянувшись, наклонился и поцеловал ее в уголок рта. Это был, как пишут в романах, наш последний в жизни поцелуй.

— Ты что, — я успел почувствовать ее теплый шепот на своих губах, — а Максимка?

И тут она увидела Маргариту. Я, даже не оглядываясь, понял, что Маргарита вышла из детской и смотрит на нас: во-первых, шелковистая хламида ее зашуршала, а во-вторых, Тонино лицо сделалось жалким.

Я пропустил Тоню в прихожую, девчонки, как портнихи, смерили друг друга взглядами с головы до ног, и сразу оказалось, что зонтик мешает Тоне, она стала оглядываться, ища, куда бы его пристроить.

По лицу Маргариты почти не видно было, что она только что плакала, но мохнатые ресницы ее были еще влажные.

— Ну пошли? — нетерпеливо и капризно сказала она.

— Посиди, — ответил я коротко, указав на тахту, и повел Тоню на кухню.

— Хорошо, — тихо сказала Тоня, когда я вкратце объяснил ей, в чем дело. — Я побуду с Максимкой. Только надо маме сказать.

— Ладно, зайду скажу, — пробормотал я, не совсем отчетливо себе представляя, как это возможно.

Тоня обрадовалась.

— Мама разрешит, обязательно разрешит! — поспешно заговорила она, словно боясь, что я откажусь от своих слов. — Она к тебе хорошо относится, она всегда говорила, что ты серьезный…

Для меня было новостью, что тетя Капа вообще как-то ко мне относится и что-то обо мне говорит. «Серьезный…» Ладно, примем к сведению. И мы с Тоней пошли в детскую.

Маргарита была вся в нетерпении.

— Ой, как вы долго… — с досадой сказала она.

Максим стоял на цыпочках возле этажерки и что-то пытался достать с верхней полки. В другое время я обязательно спросил бы его, что он там позабыл, но сейчас мне было не до этого.

— Заходи, заходи, Тоня, — по-хозяйски позвал он. — Я уже позавтракал, будем играть.

— Так не приглашают, — сказал я ему, надевая старую папину парусиновую куртку. — Изволь выйти и поздороваться.

Маленький и деловитый, в синей домашней душегрейке, застиранной до седины, Максим молча подошел ко мне и протянул увеличительное стекло. Вещь, которая, шутки в сторону, и в самом деле могла мне пригодиться.

Мы вышли с Маргаритой во двор. Дождь лил теплый, тяжелый, двор превратился в огромную лужу, покрытую пузырями, детская площадка с промокшей песочницей была как жалкий пестренький островок. Казалось, что это естественное и вечное состояние природы: вода сверху, вода снизу, вода плещет из водосточных труб, на лице, на пальцах рук и за шиворотом — тоже вода. Трудно было себе представить, что бывают на свете сухие и солнечные дни, как вчерашний. В такую погоду с Максимом тяжело, провести целый день с ним в квартире — это, я скажу вам, работенка. Бедная Тоня… Впрочем, мы ж ненадолго. «Казахские сказки» Тоне, наверно, в новинку, а потом займутся кройкой и шитьем.

Маргарита застегнула под подбородком стоячий воротничок своей хламиды и взяла меня под руку. Это мне совсем не понравилось, и не только потому, что Тоня, я знал, смотрит на нас из окна, но и потому, что я не умел ходить «под руку».

Мы подошли к Тониному подъезду, и у меня заныло сердце: надо было идти к тете Капе отпрашиваться.

— Подожди меня здесь, — сказал я Маргарите и высвободил свой локоть, — я к тете Капе схожу.

Маргарита с медленной улыбкой повернула ко мне свое забрызганное дождем лицо. Под дождем глаза ее стали еще более яркими.

— Чудак! — сказала Маргарита. — Какая она тебе тетя? Отвыкай.

— Не понял! — ответил я сердито.

Я и в самом деле не понял, что она имеет в виду.

— Ладно, иди, — насмешливо проговорила Маргарита. — Только быстрее.

Я вошел в подъезд, остановился между двумя дверьми, шумно вздохнул, вытер ладонью мокрое лицо. Сердце у меня тяжело заколотилось, как будто там, внутри, кто-то топал толстыми валенками, стряхивая мерзлый снег. Я живо представил себе, как тетя Капа смотрит на меня из-под косматых бровей («А, явился, голубчик!»), и подходит, и берет меня могучей рукой за воротник парусиновой куртки: «Ну-ка, марш отсюда, паршивец, молоко еще на губах не обсохло, а туда же! И чтоб Тонька немедленно шла домой!» Внутренняя дверь в этом подъезде была на очень тугой пружине, она никак не хотела открываться. Оказавшись в сухом и сумрачном вестибюле, я почувствовал, что не могу сделать ни одного шага: ноги не слушались. Да, я струсил, я самым постыдным образом струсил. Больше того: когда мы с Маргаритой шли наискось через двор, я уже про себя заклинал судьбу, чтоб она не столкнула меня с тетей Капой в подъезде. Значит, я заранее знал, что обещание мое останется невыполненным. Но в подъезд все же зашел — на тот случай, если Тоня все еще смотрит из окна. И чтобы скрыть от самого себя всю подлость и низменность этой маленькой хитрости, я заставил себя рассердиться на Тоню: да что такое, в конце концов, почему это я за нее должен отпрашиваться? Девчонка, наверно, не представляет себе, при своей убогонькой фантазии, как бы это выглядело: «Тетя Капа, вы не возражаете, если Тоня побудет часок у меня?» Как могла Тоня подумать, что тетя Капа на это согласится? «Ах, бесстыжие твои глаза, — скажет тетя Капа, — это после вчерашнего? Да как у тебя твой поганый язык повернулся?» И так ловко и хитро устроен изнутри человек, что моя злость оказалась бурной и неподдельной, злость буквально захлестнула меня. Да понимает ли она, что, если Капа не разрешит, все полетит кувырком и я с лупой в кармане поплетусь обратно к своему Максимке? А Маргарите придется одной идти в разоренную квартиру, где, возможно, Кривоносый ждет ее со своими сообщниками. Тоне, разумеется, на это наплевать, она ничем не рискует: мама не позволила — ну, что ж, извините, разбирайтесь сами, как знаете, а я пошла домой. Что же мне, тащить с собой Максимку на это опасное дело? Из-за одного человека будут страдать целых трое, но Тоня, конечно, об этом не думает, ей это даже в голову не пришло.