Валерий Алексеев - Игры на асфальте

— Я должен на него посмотреть, — упрямо сказал я.

— Ну, пеняй на себя, — с угрозой проговорил Коновалов и, повернувшись к боковой перегородке, громко крикнул: — Игорек! Выйди сюда на минутку.

Ответом ему была тишина. Шорохи и бормотание в глубине помещения прекратились.

— Вымерли они, что ли? — сказал Коновалов. — Игорь!

Тишина.

— Пойду позову, — выждав паузу, сказал Коновалов. — Я тут свой человек. Они мне телекамеру взялись отремонтировать — японскую, понимаешь. Обзавелся на свою голову…

Он по-хозяйски взялся за дверцу прилавка, поднял тяжелую крышку и прошел внутрь. А я остался по эту сторону барьера — взъерошенный, мокрый, грязный, с красными пятнами (я это чувствовал) на щеках, как будто мне надавали оплеух. Уверенность Коновалова меня подкосила. Но как он здесь оказался? Разве это не странно? С другой стороны, два школьных приятеля — один обучает борьбе Ивашкевича Женьку, другой заигрывает с его сестрой, почему бы и нет? Если бы Коновалов знал, что я тут навоображал: свинцовая труба, вывернутые руки, пистолет из кобуры, заброшенный котлован… Я даже озирнулся на неплотно закрытую дверь выхода: а не смотаться ли подобру-поздорову? Но это было бы уже полнейшей капитуляцией.

За перегородкой послышалось тяжкое шевеление. Как будто кто-то огромный медленно поднимался, перебирая руками по стене. «Ясно, — подумал я, — Игорь занят, Игорь не хочет выходить. Нужно тебе на него посмотреть — ступай туда, за перегородку. А там тебе ватник на голову — и до свидания, Кузнецов Гриша…»

Коновалов вернулся один.

— Когда-нибудь, — негромко проговорил он, выходя из-за перегородки и аккуратно прикрывая за собой жидкую фанерную, как на театральных декорациях, дверцу, — когда-нибудь тебе, дорогуля, сделают бо-бо и будут правы. Но сегодня не бойся: сегодня я тебя в обиду не дам. Ты мне нравишься…

— Игорь что, уже ушел? — перебил я его — довольно грубо, чтобы скрыть страх.

Коновалов, прищурясь, посмотрел на меня.

— Идет, — врастяжку произнес он — так, что получилось очень похоже на «идиот».

Парень в черной рубашке вышел с отверткой в руке, глянул на меня с острым любопытством.

— Ну, кому я здесь нужен? — спросил он.

Я покосился на Коновалова — тот, морща в сухой улыбке губы, глядел куда-то в пространство — и робко, почти заискивающе спросил:

— Вы — Игорь?

— Игорь, — парень мотнул головой.

— Вы Женю Ивашкевича знаете?

Чернорубашечник с недоумением посмотрел на Коновалова: и ради этого меня беспокоили?

— Ну.

— Джиу-джитсу его учили?

— Допустим, учил. А в чем дело?

Все было ясно: я проиграл. Я опять проиграл. Этот парень был еще меньше похож на Кривоносого, чем Андрей Коновалов. А вот на тренера, способного продемонстрировать сногсшибательные приемчики, он как раз был похож.

— Нет, а в чем все-таки дело? — с недоброй улыбкой повторил свой вопрос парень в черной рубашке.

И тут Коновалов пришел мне на помощь.

— Видишь ли, Игорек, — небрежно облокотившись о прилавок и поигрывая перстнем, проговорил он, — Гриша тоже хочет записаться к тебе в ученики.

Парень выпятил губы, напустил на себя важность, подумал.

— Нет, — сказал он и покачал головой. — Не сейчас. Осенью пусть приходит.

— Да осенью у него школа, — вновь вступился за меня Коновалов.

— А сейчас не могу, — решительно сказал парень и, посмотрев на меня с высоты своего хорошегороста, спросил:

— Все, что ли?

Я кивнул.

— Ну, бывай.

И он величественно, как актер, отыгравший свою эпизодическую роль, удалился.

Мы с Коноваловым постояли у прилавка, помолчали.

— Опять прокол? — кисло улыбаясь, спросил он.

— Опять, — уныло ответил я.

Коновалов, прикрыв рот ладонью, мило зевнул.

— А может, — сказал он, достав платочек и промокнув уголки рта, — может, мальчика-то и не было?

Я не читал еще «Клима Самгина» и потому не сумел по достоинству оценить его шутку. Не дождавшись от меня ответа, Коновалов вышел на середину приемной, закинул за голову руки, так что полы его плаща широко распахнулись, с наслаждением потянулся.

— Да, брат Григорий, — проговорил он, — неинтересная штука жизнь. Каждый оживляет ее по своему разумению. А не махнуть ли нам с тобой в ближайший ресторан?

Я словно очнулся от угрюмого оцепенения и удивленно посмотрел вокруг: убогая, как будто нарочно зашарпанная комната, за окном — высокие развалы земли, покрытая желтой жидкой грязью мостовая… Что я здесь делаю? Зачем меня сюда занесло? Я чувствовал вялое, болезненное опустошение, в глазах плыли черные и зеленые круги. Вдобавок меня жарко и знобко трясло: возможно, просто перенервничал, а может быть, так сохли на мне мои мокрые и грязные одежды.

А Коновалов, все еще держа руки со сцепленными пальцами за затылком и приподнявшись на цыпочки, снисходительно смотрел на меня. Он был похож сейчас на великолепного циркача, только что выполнившего рискованный трюк.

— Нет, мне домой, — буркнул я.

— Ладушки. — Андрей снова с хрустом потянулся. — Ты же где-то рядом живешь?

— Да как сказать. В общем-то, не совсем…

Коновалов меня не дослушал.

— Игорек! — крикнул он. — Пообедаю и вернусь!

Никто ему не ответил.

Мы шли уже не вдоль котлована, а обычной людской дорогой, мне нечего было таиться, Коновалову — тем более. Я еле волочил свои пудовые башмаки: мне все казалось, что там, позади, в широком окне телеателье, стоит и смотрит на меня белыми глазами Кривоносый. «Хватит, надоело», — говорил я себе, но неприятное ощущение оставалось, меня знобило.

— Послушай, — сказал вдруг задумчиво и размеренно шагавший рядом Коновалов (ботинки он не жалел, но очень боялся забрызгать жидкой глиной свои нарядные отутюженные брюки), — еще вчера хотел спросить: а что тебя, собственно, так заело во всей этой истории? Допустим, ты видел человека в чужой квартире, тебе не померещилось. Допустим даже, что это был… ну, мягко скажем, грабитель. Точнее, человек, который не хочет жить как все, не хочет барахтаться вот в этой грязи, не хочет путаться в этих крупноблочных клетушках. Он пришел не грабить, не хапать все подряд без разбору, он явился за бумагами, из которых заурядная старушка хочет состряпать заурядные мемуары. А между тем у этих писем великих покойников есть определенная цена, ну, скажем — десять лет привольной и беспроблемной жизни. Я никого не оправдываю: с морально-этической точки зрения тут не все чисто, но ты-то здесь при чем? Отчего ты с остервенением принимаешься искать этого человека, как будто это твой личный враг? Ведь ты не можешь его ненавидеть, ты в жизни не сталкивался ни с одним преступником, для тебя «преступник» — это отвлеченное понятие…