Жан Жене - Влюбленный пленник [litres]

«Это попятное движение, подобное погружению в глубокие пласты самых давних поколений польских, украинских, мадьярских евреев, мешало палестинцам быть реальными до конца, они сделались, скорее, народом из сновидений, то есть, народом-тенью, а не народом из плоти и крови и, возможно, каждый израильтянин, сражаясь с ними, верил, что сражается с несуществующей армией. А фидаины были такими настоящими, и я подозревал, что их восстание стало необходимым, чтобы доказать самим себе и евреям-сионистам: они, тоже являясь палестинцами, – существа, обладающие и плотью, и духом, и не рассеются, подобно призракам, при пробуждении спящих ашкеназов. Мне показалось, что дистанция, разделяющая этих строптивых людей, бесконечна, и увеличивалась по мере того, как мы, палестинцы, все больше хотели стать свободными, независимыми от сновидений или пробуждений евреев, и эта дистанция между людьми из снов и реальными фидаинами свидетельствовала о появлении в этом мире совершенно нового явления, способного исказить Ближний Восток, навредить мусульманским народам, их правительствам, особенно прозападным, для которых арабский мир должен остаться народом-тенью. Нашей свободы стало больше, когда увеличилось расстояние между тенями, какими мы были, и сволочами, какими становились. Мы все увеличивали и увеличивали это расстояние, в нем и была заключена наша свобода, все богатство нашей свободы. Оно казалось вместилищем наших богатств. Выходит, истинная опасность, о которой мы не знали, таилась в сновидении, принесенном северным ветром.

– В прошлом ваша семья оказывала услуги константинопольским калифам?

– Конечно.

Вошел его шурин. Мусульманин Мустафа сначала был женат на немке, затем на черкешенке. У его родственника, высокопоставленного чиновника, хорошо говорившего по-французски, была очень белая кожа и светлые волосы. Хотя кожа самого Мустафы тоже была не слишком темной, я увидел разницу; меня уже не сильно удивляло, почему европейцы так защищают советских диссидентов и гораздо менее рьяно – черных американцев, если только последние не являлись выходцами с социальной периферии: танцорами, певцами, спортсменами, джазистами. Присутствие шурина, возможно, смягчило жесткие замечания Мустафы относительно европейцев.

– Мы, конечно, прежде всего – мусульмане, они тоже; потом, вы ведь знаете, я из Сирии, а Империя признает и Сирию, и Палестину. Это как ваш Прованс и Нарбонская Галлия стали римскими провинциями. Своеобразие Палестины уважали. А что османы? Империя, этот тяжелый пятидесятитонный груз – вы думаете, удобно перевозить его по горной дороге? – оставила грекам их своеобразие, как и римлянам, сербам, словенцам, сирийцам, ливанцам, палестинцам, албанцам. Тяжким преступлением Османской империи было то, что они не навязали арабам свою кухню. А главная их вина – это корпус христианских наемников…

Продолжать дальше он не решился. Все эти черкесы, главным образом из России, водворились в Империи, как те христианские наемники, о которых он говорил. А его шурин с фарфоровыми глазами все это слушал.

– А Израиль?

– До конца прошлого века мы и не помнили, кто мы такие есть. Израильское вторжение вернуло нам душу. Ваша реакция на это слово показывает, что вы сомневаетесь в существовании души, но наша собственная душа нас встряхнула так, что поначалу мы ощетинились против нее, а не против захватчиков. Я говорю о нашей принадлежности к народу Палестины. Вас не покоробит, если я приведу пример с кормилицей? В младенчестве нам нужны были ее груди, полные молока, мы ее любили, как вы любите какую-нибудь голландскую корову, мы могли ее продать или сдать в аренду. Когда нас от нее отнимают, мы вспоминаем не молоко, а ее имя, черные пятнышки на шкуре, ее рога. Мы ее защищаем. Палестинские крестьяне считали нас очень жестокими, они нас кормили. Израиль хочет избавиться от Палестины, как будто ее и не было, даже имя этой страны стереть…

– А сам Израиль? – настаивал я. – Как польские евреи представляли себе Палестину? Когда земля была плоской, как называли Палестину в Крыму? А жители как были одеты? Когда они начинали свой поход, они понимали, что это начало вторжения?

– Если бы вместо того, чтобы отправляться в Иерусалим, Израиль создал свое государство где-нибудь на Сицилии или в Бретани, мы бы весело посмеялись, и думаю, подружились бы с Израилем. И тогда не было бы у него такой ненависти к арабам, как сейчас, у них эта ненависть сильнее, чем гордость за принадлежность к еврейскому народу. Представьте себе Бретань, Брест, Кемпер, застроенные кибуцами, и все говорят на иврите. А бретонские беженцы спасались бы в Уэльсе, Ирландии, испанской Галисии. Вот бы вы посмеялись. Если нет уверенности, что палестинцы прямые потомки хананеев и филистимлян, то еще менее очевидно, что мисс Голда Меир праправнучка Моисея, Давида, Соломона.

Рассказ Мустафы показался мне и неубедительным, и скучноватым. Когда мы вновь увиделись, на этот раз наедине, я попросил его вернуться к этому сну Норвегии об израильтянах.

– То, что я рассказал, никогда не было записано. Мне их сон не снился, и я не знал, что сам кому-то снюсь. Что за мной наблюдают. Откуда-то издалека, из чьего-то времени и пространства. Наверное, картинки из сна были размытыми. А мы, палестинцы, думали, что это человеческое море нахлынуло на нас из сна. Что рассказывали об Иерусалиме те, кто уезжал оттуда, чтобы вернуться в свою Уппсалу, Будапешт, Варшаву? А на каком языке говорили они в Иерусалиме, если никто из них не знал ни арабского, ни греческого, ни латыни?

– Коперник писал по-латыни.

– Он не был евреем. Какие рассказы передавались на балтийских берегах? Помните эти старинные карты XIV века с картинками: монстры, невиданные звери. Путешественники и торговцы сочиняли всякие небылицы про народы, которых никогда не существовало, про мифических животных, сказочные растения.

– Может, так мечтали о завоеваниях других земель?

– А зачем еще нужны мечты и сны?

– О военных завоеваниях?

– Когда ты слаб и жалок, завоевания – только мечты. Просто представьте себе, две тысячи лет за мной наблюдали, и за моей территорией тоже, а мы ничего не знали, глаз был запрятан глубоко в снегу. Одно поколение сменялось другим, а стратегия оставалась все такой же, переплетались нити, расставлялись ловушки, которые терпеливо дожидались меня.

– Такое характерно для слабых народов. Они ничего знать не хотят о заморских хищниках.

– Ваши рассуждения никого не утешат. Мечтания и сновидения никогда не кончаются. Иногда я задаюсь вопросом: а что если единственная функция нашего мозга как органа – это видеть во сне нашу жизнь. Месье, вы мне как-то сказали, да и не только вы, что быть с фидаинами – это счастье. Я ничего не знаю про ЦАХАЛ, о котором так много говорят, о духе, о демократических порядках в этой армии, о ее солдатах и командирах, скажите, вы были бы счастливы в ЦАХАЛе, как здесь?