Жан-Клод Грюмбер - Самый дорогой товар [Литрес]

Он протянул ей малютку. Жена дровосека взяла ее с любовью, бросилась к ногам лесного человека и попыталась поцеловать ему руку. Он отпрянул.

– Встань!

Бедная жена дровосека дала волю слезам.

– Ты добрый, добрый, – шептала она.

– Нет-нет-нет-нет, мы с тобой заключили сделку. Я жду твоей вязанки завтра же.

– Кто разбил тебе голову, добрый человек?

– Война.

– Эта?

– Эта ли, другая – какая разница. Никогда больше не становись на колени ни передо мной, ни перед кем бы то ни было, никогда больше не называй меня добрым, да смотри – не пусти слух, что у меня-де есть козочка и я даю молоко. Идем, я дам тебе что причитается.

Сказано – сделано.

Каждое утро жена дровосека приносила вязанку хвороста и получала взамен глоток теплого молока.

И наша бедная товарная единичка, маленькая, но бесценная, была жива и здорова благодаря лесному человеку и его козочке. Правда, она никогда не наедалась досыта, и голод терзал ее непрестанно. Она сосала все, до чего могла дотянуться губами, и, набравшись сил, кричала во все горло.

Без ножниц, вооруженный одной лишь машинкой для стрижки, отец близнецов – муж Дины, наш герой, – зажав муку в сердце и проглотив горькие слезы, брил и брил тысячи голов всех тех, кого доставляли товарные поезда из всех стран, оккупированных палачами, ненавистниками желтых звезд.

Благодаря этим головам, этой машинке, да еще потаенной мысли, что, может быть, может быть… он, сам того не желая, был пока еще жив.

Затемно, когда бедный дровосек возвращался домой, еле волоча ноги от усталости, мучимый ломотой во всем теле после долгого дня работы на общественное благо, он не желал ни видеть, ни тем более слышать маленькую близняшку-одиночку. Поэтому жена дровосека старалась угомонить ее до возвращения мужа. Но случалось, что малютка плакала и во сне. Иногда, терзаемая голодом, она даже просыпалась с плачем или вдруг кричала от страха, как будто все на свете волки собрались вместе, чтобы наброситься на нее в глубинах ее сна.

Бедный дровосек стучал тогда по столу своим большим кулаком и ворчал в бороду, а голос у него был свирепый от самогона из опилок, который он пил с товарищами по работе: «Я не желаю ни видеть, ни слышать это дьявольское отродье! Это бессердечное чадо! Пусть она замолчит, не то, видит Бог, скормлю ее свиньям!»

К счастью, думала про себя жена дровосека, свиней в округе больше не осталось, охотники за бессердечными любили поесть и давно всех свиней реквизировали и съели. И к счастью, бедный дровосек, вымотавшись на работе, очень скоро начинал клевать носом, ронял голову на стол и засыпал – отнюдь не сном праведника.

Но вот однажды ночью товарная единичка кричала и плакала громче обычного и разбудила уснувшего за столом бедного дровосека. Тот, проснувшись, так разгневался, что поднял на нее руку. Тогда жена дровосека, перехватив на лету тяжелую лапищу мужа, подержала ее немного и осторожно положила ладонью на сотрясаемую рыданиями грудь своей бесценной товарной единички. Бедный дровосек, невольно прикоснувшись к белокожему тельцу, попытался высвободить свою лапу из хватки жены, но та крепко прижала ее обеими руками к груди малютки и зашептала на ухо бедному дровосеку, который все кричал-разорялся, что не желает больше видеть это дьявольское отродье, это бессердечное чадо, а она, удерживая ручищу бедного дровосека, зашептала ему на ухо тихие слова:

– Ты чувствуешь? Чувствуешь? Ты чувствуешь, как бьется маленькое сердечко? Чувствуешь, а? Чувствуешь? Оно бьется, бьется.

– Нет, нет! – протестовала шапка дровосека, мотаясь в разные стороны. – Нет, нет! – дыбилась лохматая борода. – Нет, нет!

А жена дровосека все так же шепотом продолжала:

– У бессердечных есть сердце. У бессердечных есть сердце, как у тебя и у меня.

– Нет, нет!

– У всех бессердечных, больших и маленьких, бьется сердце в груди.

Бедный дровосек вырвал наконец руку, изо всех сил дернув плечом, а голова его продолжала мотаться из стороны в сторону, и губы кривились, выплевывая сквозь зубы слова, повторяющие злобные лозунги тех мрачных дней: «У бессердечных нет сердца! У бессердечных нет сердца! Это бродячие псы, их надо гнать поганой метлой и вырубать топором! Бессердечные выбрасывают своих детей из поездов, а нам, бедным дурням, приходится их кормить!»

Так он изрыгал самую черную желчь, отчего-то испытывая при этом смутное волнение, ласковое тепло, какую-то неведомую нежность, которая от краткого прикосновения ладони к сердцу товарной единички возникла в его собственном сердце, и бедный дровосек чувствовал теперь, как оно бьется у него груди. Да, сердце его билось, отвечая эхом маленькому сердечку товарной единички, которая наконец затихла на руках у жены и тянула теперь свои крошечные ручонки к бедному дровосеку.

Тот испуганно отпрянул. Когда жена, в свою очередь, протянула ему малютку, он еще попятился, словно от удара в грудь, машинально повторяя, что не хочет ни видеть, ни слышать, ни кормить это отродье, и подавляя в темных глубинах своего существа желание ответить этим доверчиво протянутым ручкам, взять кроху на руки и прижать ее к своему лицу, к своей бороде.

Опамятовавшись наконец и придя в себя, он вновь перешел в наступление, грозя своей бедной жене, что завтра она должна сделать выбор: либо он, честный дровосек и ее муж, либо этот ублюдок убийц Бога, которого она зачем-то держит на руках. И прежде чем жена успела ему ответить, он рухнул на кровать и уснул – на сей раз сном почти праведника.

Назавтра, чего бы ни касался ладонью бедный дровосек, он чувствовал, как бьется у него под рукой сердце товарной единички. Теперь в потаенной глубине своей души, окутанной незнакомой доселе нежностью, он тоже называл бессердечное отродье своей товарной единичкой. И когда он редко и совершенно случайно оказывался с ней наедине, палец его сам собой нерешительно тянулся к малютке, а та тотчас хватала его и не хотела отпускать. И сладостная, благодатная нежность у него в душе нарастала.

Случилось однажды так, что малютка, ползая на четвереньках по земляному полу избушки, вцепилась в его штанину и, помогая себе обеими руками, встала на ножки, держась за латку на колене. Бедный дровосек не удержался от крика: «Ох, старая! Иди сюда! Смотри! Смотри!» Малютка держалась теперь только одной рукой и, пошатываясь, пыталась сохранить равновесие. «Ты видишь? Видишь?» – радовался бедный дровосек. Жена дровосека ахнула и захлопала в ладоши. Малютка тоже попыталась захлопать, выпустила штанину и плюхнулась на пол, залившись звонким смехом. Бедный дровосек, согнувшись в три погибели, схватил кроху с пола и поднял ее, как победный трофей, с радостным криком: «Аллилуйя!»