Джеймс Хэрриот - Вечное чудо жизни [litres]

А слова Хелен оказались пророческими. Расстаться с «Рябиновым садом», овеянным столькими счастливыми воспоминаниями, было грустно, но едва мы устроились в «Верхнем лужке», как поняли, что жизнь в Ханнерли – истинный рай. Порой мне просто не верилось, какая нам выпала удача. Подумать только: мы сидим перед домом на солнышке, смотрим, как в нашем пруду плещутся и ныряют кряквы, а склон перед нами пылает дроком, а еще выше весело блестит каменный обрыв, не знающий перемен. Жизнь в мире неизбывного покоя, где тишину ночью, казалось, можно пощупать руками.

Освещая фонариком путь во время наших с Диной вечерних прогулок, я слышал только безмятежное журчание ручья, струящегося под каменным мостом. Случалось, дорогу мне перебегал барсук, или в смутном свете звезд я видел, как лиса украдкой исследует наш луг.

Однажды на рассвете, отправляясь по раннему вызову, я вспугнул на лугу двух косуль и завороженно наблюдал, как они, еле касаясь земли, понеслись к лесу, перелетая через каменные стенки стремительнее призовых скакунов.

Здесь, в Ханнерли, всего в нескольких милях от Дарроуби, нас с Хелен тешила чудесная фантазия, что мы живем на краю света.

– Ух, черт, ну и вспотел же я! – охнул Алберт Бадд, тяжелой тушей рухнув в кресло рядом и утирая лицо платком в ярко-красную горошину. И тут же бросил на меня страдальческий взгляд. – А сейчас ветер начну пускать, не иначе.

– Что?! – Я в тревоге уставился на него. Мы только что сплясали кадриль на вечере Клуба шотландских народных танцев, недавно организованного Колемом, и я отдувался не меньше молодого фермера. – Неужели? Быть не может.

– Еще как может! Когда Колем уговорил меня потанцевать, я же не знал, какие коленца придется откалывать, это после-то трех порций йоркширского пудинга. Прямо смерть, как пучит!

Я не знал, что сказать, но попытался успокоить беднягу.

– Посидите, отдохните, и все будет хорошо, я уверен.

Алберт замотал головой:

– Где там! Я же чувствую. А все Колем! Заграбастал меня, когда я из-за стола вставал. По вечерам в среду, когда я с холтонского рынка возвращаюсь, мамаша всегда что-нибудь особенное готовит. Куска два-три говядинки с капустой и картошкой да три йоркширских пудинга, как я уже сказал, а на заедки пирог со сливками – объедение. Да и в «Золотом льве» парочку пинт пропустил. Ну и собрался полежать с полчасика, а тут он заявляется и говорит, чтобы я с ним шел. Только я-то думал, танцы будут спокойные.

Я тем сильнее пожалел беднягу, что все остальные в зале веселились от души. Колем, видимо, умел убеждать, народу собралось порядочно, и вот-вот должна была начаться шотландская хороводная пляска под лихие ритмы Джимми Шанда, вырывавшиеся из проигрывателя.

Мы с Хелен обрадовались возникновению клуба и пришли уже в третий раз. В Глазго и в школе, и на вечеринках я в шотландских танцах поднаторел, но успел утратить форму, а многие фигуры подзабыл. Однако для большинства – фермеров, учителей, врачей и прочих городских жителей – все это было новым и непривычным. Тем не менее обучались они весьма охотно, и часто громкий смех заглушал музыку.

Но я понимал, что Алберту далеко не весело. Ему было лет двадцать пять, жил он с матерью, которая в нем души не чаяла и слишком уж опекала. Он, как и многие другие молодые фермеры, попал под обаяние нового жизнерадостного ветеринара и вместе с ними охотно участвовал в его затеях, но вот шотландские танцы были явно не для него.

Толстяки, по моему опыту, встречались между фермерами редко, и Алберт был разительным исключением. Рост шесть футов три дюйма, лоснящаяся физиономия и огромное брюхо, которое он каким-то образом умудрялся совмещать с дойкой, заготовкой сена и прочими сельскохозяйственными работами. О его аппетите в наших краях ходили легенды, и он представлял смертельную угрозу для тех ресторанчиков, где посетитель, заплатив определенную сумму, может есть сколько захочет.

В эту минуту вид у него был самый несчастный: прижимая ладони к необъятному животу, он смотрел на меня с отчаянием.

Я испытывал к нему живейшее сочувствие, еще во время кадрили заметив на его вознесенном над толпой, бесцельно дергающемся, мокром от пота лице выражение глубокой муки.

– Я одно скажу, Джим, – продолжал он. – Коли мне опять прыгать придется – конец! Начну пускать ветер. А раз начну, так не остановлюсь!

– От души сочувствую, Алберт. Очень неловко. Особенно, когда кругом столько дам!

Я вовсе не хотел уязвить его, но он уставился на меня в панике.

– Ах, черт! – простонал он. – А я вот-вот… Нет уж! Я домой…

Он попытался встать, но тут к его креслу подошла молоденькая жена младшего священника.

– Ай-ай-ай, мистер Бадд! – сказала она с притворной строгостью. – Нам не хватает мужчины в хороводе, а вы тут прячетесь!

Алберт вымученно улыбнулся.

– Да нет… что вы… спасибо… Я просто…

– Ну-ну-ну! Не скромничайте! Мы ведь здесь все еще только учимся!

Она ухватила его за руку, и Алберт, бросив на меня последний панический взгляд, последовал за ней в круг.

К вящему его ужасу, он оказался между женой священника и хорошенькой юной воспитательницей детского сада, – спасения не было. Проигрыватель загремел, танцоры поклонились и, взявшись за руки, понеслись сначала в одну сторону, потом в другую. В мрачном оцепенении я увидел, что Алберт остановился и повернулся к своей партнерше. Господи! Сейчас они начнут прыгать! Несколько секунд я наблюдал, как под гремящую музыку искаженное лицо приподнимается и опускается, приподнимается и опускается, а огромное брюхо дрожит, точно желе, и почувствовал, что больше не могу глядеть на эту пытку.

Отведя глаза, я пошарил взглядом по залу, ища, чем бы отвлечься, и тут меня осенило: ведь все это веселье – очередной пример того нового, что Колем принес Дарроуби. Эти люди – лишь малая часть тех, кого он коснулся своей волшебной палочкой. Я поглядел на него. Высокий, черноусый, одетый в юбочку, точно вождь горного клана, он взлетал в прыжках, щелкая пятками и оттягивая носки в самой классической манере, – великолепная фигура! А Дейрдре грациозно и умело скользила среди спотыкающихся новобранцев. И в который раз я подумал, что Колем умеет обворожить множество людей, и благодаря ему их жизнь обогащается чем-то нужным и важным. Но в то же время соприкосновение с его обаятельной личностью всегда несет легчайший привкус опасности, будь то я на спине могучей рабочей лошади, или Зигфрид, осажденный доберманами, или вот теперь злополучный Алберт, в агонии отплясывающий на середине этого зала.

– Погляди, Джим! Бродячая кошка. Я никогда ее прежде не видела.