Джим Кокорис - Богатая жизнь

— Как и тот парень, что сейчас звонил, — парировал дядя Фрэнк, возвращаясь на свое место. — Тео, не забывай, есть люди, для которых выманивание денег — работа. Все эти виртуозы-обманщики, воры и другие проходимцы. Каждый, кто будет звонить, окажется слепым, глухим, умирающим, парализованным или импотентом. — Тут он остановился. — Теперь ты никому не должен доверять. Никому.

— Все же, Фрэнк, хочу еще раз попросить тебя быть повежливее, — ответил папа.

Дядя Фрэнк покачал головой и тихо рассмеялся:

— Тео, ты слишком богат, чтобы быть вежливым.

— Фрэнк, я ценю то, что ты прилетел из Лос-Анджелеса, чтобы помочь мне… — папа сделал паузу, — в трудную минуту. Но пока ты в моем доме, я прошу тебя выполнять мои пожелания.

Дядя Фрэнк закинул ногу на ногу и какое-то время смотрел на свой ботинок.

— Хорошо, хорошо, замечание принимается. — Он поднял бокал с вином и принялся медленно его потягивать. — Итак, когда вы переезжаете?

— Переезжаем? — в голосе отца послышалось удивление. — Мы никуда не переезжаем.

— Но не собираетесь же вы оставаться здесь? Я имею в виду, в этом доме.

— Это прекрасный дом.

Дядя Фрэнк взмахнул рукой:

— Вот, я как раз об этом. «Это прекрасный дом». Вы теперь можете позволить себе дом, прекрасней самого прекрасного. Огромный. С бассейном. С десятком бассейнов. С бассейном в каждой комнате. Все, что душа пожелает. Джакузи, парную, гостевые туалеты. В этом «прекрасном» доме всего три спальни. У вас нет даже комнаты для гостей.

— Я не предполагаю принимать много гостей.

— А я кто такой? Мне что, в подвале постелят?

Папа не ответил. Я слышал, как он встал и принялся убирать со стола десертные тарелки. Он не любил «прямые» разговоры. Вопросы вызывали у него чувство неловкости, выбивали из колеи. Когда ему задавали конкретный вопрос, он даже слегка спотыкался, как если бы поскользнулся на гладкой поверхности. Однако дядя Фрэнк, по-видимому, ничего этого не знал. Он все говорил и говорил, а папа все спотыкался и спотыкался.

— Сложность в том, Тео, — заметил он, — что ты слишком мягок. Слишком мягок для богатства. Если хочешь выжить, нужно развить в себе жесткость. Установить границы. Показать, какое ты занимаешь положение.

— Я тебя не понимаю. У меня нет причин для злости. Я выиграл огромные деньги. На кого конкретно мне злиться?

— На людей. Пришел твой час поквитаться.

— Да с кем?

— Со всеми и с каждым. За все.

— Прости, Фрэнк, я не понимаю.

Похоже, это рассердило дядю Фрэнка. Он сбросил ногу с ноги и ткнул пальцем в сторону отца:

— Люди смеялись над нами, когда мы были детьми. Смотрели на нас свысока. Я никогда этого не забуду. Никогда.

В папином голосе послышалось замешательство:

— На нас смотрели свысока? Как так? Что ты хочешь сказать?

— То, что сказал. Носы задирали. Ты никогда ничего не замечал. Прятался за своими книжками. Ты забыл, что нам приходилось стирать чужое белье?

Папа помедлил, а потом сказал:

— У нас была сеть сухих химчисток, ты это имеешь в виду?

— У тебя нет никакого чувства собственного достоинства. Мы же начинали с нуля. У других детей папочки все были доктора и адвокаты. Зубные протезисты. Ты никогда не замечал в маминых глазах, что она оскорблена и унижена тем, что ее опять не пригласили на званые вечера. Ее не подпускали ближе, чем к нашим машинам, когда после этих вечеров ей приходилось чистить их чертову одежду.

— По-моему, ты слишком драматизируешь.

— Разве? — спросил дядя Фрэнк. Затем осушил бокал и сердито продолжил: — К нам относились, как к беднякам-издольщикам. Мы для них были греческими фермерами-издольщиками. Помнишь Дэбби Кэбот Свенсон? Ее саму и ее идиотскую программу по адаптации вновь прибывших в страну, эту «Пчелиную семью»? А ее сестру помнишь? Обе были похожи на Джули Эндрюс.

— Нет, хотя помню. Да, помню. Они жили через квартал от нас. У них был большой дом с… с…

— С бельведером. Дом был огромный, как плантация. Надеюсь, у них не было рабов. Помнишь, как она вела себя с нами? Помнишь, что эта сука сказала тебе, когда ты пригласил ее погулять?

Наступило долгое молчание.

— Нет. Нет, не помню, — наконец ответил он. — Это было так давно. Я вообще стараюсь не вспоминать такие вещи.

— А я помню. Она сказала: «Я не гуляю с такими, как вы».

— Я даже не помню, что приглашал ее на свидание. И что говорил с ней, тоже не помню. По-моему, ты что-то путаешь, Фрэнк. Ведь это, кажется, ты пригласил ее тогда. Да, по-моему, ты.

— «С такими, как вы».

Папа опять помолчал. Потом сказал:

— Фрэнк, боюсь, ты выпил слишком много вина.

— Слишком мало, — ответил дядя Фрэнк. Он потянулся за бутылкой и налил бокал до краев. — Знаешь, старший брат, мы по-разному смотрим на жизнь, иначе говоря, у нас разные, очень разные, точки зрения. Не надо забывать, что я не учился в Гарварде, как ты. Я посещал школу для трудновоспитуемых.

— Фрэнк, пожалуйста, не начинай опять. Ты же учился в Стэнфорде.

— Стэнфорд — не Гарвард, — быстро отреагировал дядя Фрэнк. На званых вечерах он не котируется. Давай посмотрим правде в глаза, старший брат. Для них мы были простолюдинами. Фермерами-издольщиками, собирающими виноград. Теперь наша очередь иметь дома с бельведерами. Наша очередь.

— Хорошо, хорошо. Я, пожалуй, пойду спать, — сказал папа, и я понесся вверх по лестнице.

В ту ночь я опять попытался нарисовать отца. Я уже много раз пытался, но никогда не мог схватить тот отстраненный взгляд, ту дистанцию, которая отделяла его от остального мира.

До аварии папа не играл в нашей жизни особой роли. Хотя он всегда был вежлив, ему, казалось, мешало наше постоянное присутствие, и он с трудом справлялся со своими обязанностями отца семейства, которых, надо сказать, было не так уж много. Часто он в одиночестве съедал обед уже после того, как мы отправлялись в постель. За несколько дней мы могли обменяться с ним всего лишь несколькими словами, да и то только в том случае, когда сталкивались нос к носу. Он не проявлял большого интереса к нашим делам и не выказывал к нам особого расположения. Это видимое равнодушие привело меня к печальному заключению: он не любил нас так, как любила мама.

Он был тайной, во всех отношениях. Безусловно умный, он считался одним из наиболее авторитетных в стране специалистов по Гражданской войне, написал книгу «Справочник по Гражданской войне». Но если исключить его ум, то жил он как в тумане, в дремотном оцепенении, от которого мне так хотелось его пробудить. Мне хотелось, чтобы он был таким же, как другие родители в Уилтоне, которые просто помешались на семейной жизни и, смеясь и болтая, мотались со своими семьями между футбольными матчами и зваными вечерами. Эти простые радости были не для него. Его как будто замуровали где-то далеко-далеко, и он, уже ни на что не надеясь, смирился со своей судьбой, это меня очень беспокоило, а иногда злило.