Джим Кокорис - Богатая жизнь

— Не разговаривайте об этом ни с кем, — опять повторил он, стоя у стола. — Это не касается никого, кроме нас.

— Хорошо, — ответил я и пошел к себе одеваться.

Как только я появился на игровой площадке школы Св. Пия, ко мне подбежал Джонни Сеззаро и принялся выпрашивать десять тысяч бумажками по десять и двадцать долларов.

— Давай, Папас, я же знаю, у тебя есть деньги. Каких-то вшивых десять кусков. Для тебя это же ничто. Твой старик задницу себе десятками подтирает.

— Нет, не подтирает, — сказал я. Образ папы, вытирающегося долларовыми банкнотами, промелькнул перед моими глазами, но тут же его вытеснило потное лицо Джонни Сеззаро, низенького коренастого мальчишки с жирными черными волосами, которого никто не любил. Особенно не любил его мистер Шон Хилл, наш сторож, который, живя в Ирландии, был чуть ли не священником. Однажды я слышал, как мистер Хилл говорил миссис Плэнк, директору школы, что «вместо Джонни Сеззаро Господу лучше было бы сделать еще одну крысу. Крысы живут не так долго и их можно прибить ручкой швабры».

— Давай, Папас, я продам тебе свою шоколадку за десять кусков. Дай мне деньги, и с концом.

— У меня нет денег, — ответил я, пытаясь пройти мимо него к детям, выстраивавшимся у входной двери. Я увидел своего лучшего друга Чарли Гавернса, который шел передо мной, и мне хотелось догнать его и спросить, не сможет ли он заглянуть ко мне, чтобы вместе порисовать после школы.

Джонни Сеззаро забежал вперед и упал на колени. Когда я попытался пройти мимо, он протянул руки и обхватил мои ноги.

— Джонни, прекрати, — сказал я. На нас начинали смотреть другие дети.

— Ладно, дай пять долларов, — сказал он. — Это-то вовсе чушь. Ты же выиграл миллионы. Я буду лопать этот гравий и задохнусь. Вот, смотри, — Джонни подхватил с земли несколько камешков и поднес к своему рту. Он был известен тем, что часто угрожал причинить вред и нанести физическое увечье — себе, не другим. Поэтому его угрозы редко приводили к желаемому результату.

— Клянусь, я сделаю это, Папас. Смотри! Смотри! Только десять долларов. Вот, смотри!

Я с трудом оторвал от себя руки Джонни и подбежал почти к самому началу цепочки, встав рядом с Чарли Гавернсом. Мой друг был вторым по рисунку в нашем классе, и мне очень нравилось рисовать с ним. Людей он рисовал лучше меня, схватывал выражение лиц и их характер. Я уважал в нем этот талант. Хотя все школьные конкурсы по рисованию выигрывал я, рисовал он хорошо, и я это понимал. Рисовало у нас не так уж много детей, особенно среди мальчиков. А вот мы с Чарли рисовали. Я был единственным, с кем Чарли разговаривал, поэтому я был его единственным другом. Но он никогда не разговаривал со мной на занятиях или на переменах. Вместо этого он пересылал мне записки в виде картинок или с иллюстрациями к тексту, приглашая меня к себе или спрашивая, можно ли прийти ему. Учителя школы Св. Пия пытались заставить его говорить перед всем классом, но он всегда отказывался, стоически не отрывая взора от доски за их спинами. Если бы он не получал самые высокие оценки по математике и по чтению вслух, и если бы его брат Джошуа не окончил колледж в восемнадцать лет и не получил бы работу в компьютерной компании, люди бы решили, что он дурачок.

Когда я приблизился, Чарли всунул мне в руку записку. Я открыл ее и увидел отличную имитацию карты удачи из игры «Монополия», которая называется «Ошибка банка», и на которой изображают маленького старичка, выигравшего у банка деньги. Я кивнул головой и улыбнулся. На людях, как правило, я с ним особенно не разговаривал. Я знал, что от этого ему становится не по себе.

— Хочешь прийти сегодня? — шепнул я ему.

Чарли вперил взор в спину Дж. Р. Лоулера, стоявшего в цепочке прямо перед нами, потом покачал головой, медленно и с особой тщательностью.

— А завтра?

На этот раз Чарли кивнул.

Когда мы вошли в класс, мисс Грейс улыбнулась мне и сказала:

— А вот и он! В последнее время мы часто видим вас по телевизору, мистер Папас!

Я взглянул на нее и тоже улыбнулся, потом щеки у меня запылали, и я уставился в пол. В то утро, лежа в постели, я представлял, как будут смотреться ее груди в чашечках с кисточками. Как-то летом Джонни Сеззаро показал мне фото голой женщины с такими кисточками на грудях. Он тогда сказал, что эта женщина раньше была исполнительницей экзотических танцев, а теперь работает приемщицей в конторе его дяди, занимающегося перепродажей автомобилей.

До того, как приступить к уроку истории, мисс Грейс попросила меня рассказать, как чувствует себя человек, выигравший в лотерею. Лицо у нее как-то особенно горело и было таким, как у мамы, когда она засиживалась допоздна или выпивала слишком много виски «Джим Бим».

— Папа попросил меня не говорить на эту тему, — сказал я, стоя рядом с партой. С целью (весьма туманной) улучшения осанки и дикции мисс Грейс заставляла нас вставать, когда мы говорили.

Она удивилась, но ответила:

— Конечно, конечно. Мы все будем уважать его желание не выносить на публику свои частные дела.

Однако, почувствовав ее разочарование и разочарование всего класса, я быстро заметил:

— Может быть, мы купим ферму. Но пока не решили.

— Вот как, — сказала она. Потом добавила: — Надо же.

— Вшивую ферму! — прошептал Джонни Сеззаро. Но прошептал так громко, что мисс Грейс его даже наказала, дав задание по чистописанию. После этого начали обсуждение Полумесяца Дарующего.

На уроке духовного обогащения, когда я писал письмо Эргу, своему другу по христианской переписке, жившему в бедности в глинобитной хижине где-то в глубинах африканского континента, в месте, которое на карте я никогда бы не нашел, мисс Грейс подошла к моей парте и своим нежным голосом спросила, не собирается ли папа сделать благотворительный взнос.

— Я в этом не уверен, — ответил я.

Мисс Грейс была миниатюрной женщиной с мягкими русыми волосами и большими зелеными глазами, глядя в которые я так часто забывал, кто я и где нахожусь. Наслаждаясь тем, что она рядом со мной и что я могу вдыхать ее аромат, напоминавший о запахе дождя на лепестках, и в надежде удержать ее около себя еще на несколько мгновений, я сказал: — Думаю, что мы могли бы послать немного денег Эргу и его родным, чтобы им не приходилось есть так много кореньев.

— Это очень хороший христианский поступок, — сказала она, и ее глаза увлажнились. Нам всегда казалось, что мисс Грейс может расплакаться в любую минуту. Ее стихи о бесплодных деревьях, серых небесах и белках, сбитых автофургонами, часто появлялись в уилтонской газете под псевдонимом Сильвия Хилл. Но мы знали, что это ее стихи. Даже миссис Плэнк, наш директор, знала это. В разговорах в коридоре она всегда называла мисс Грейс «тайным поэтом», хотя было видно, как это смущает мою учительницу, лицо которой становилось, красным, как светофор.