Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [litres]

– М-м-мне очень жаль, миссис Перт… – начал Люк.

Ветер гнул ветки, засохшие листья подрагивали.

– Бен умер, – сказал Юджин.

Она смотрела на него, покачиваясь.

– Толстушке нравился Бен, – сказала она тихо, немного погодя. – Толстушка и старина Бен были друзьями.

Она повернулась и уставилась перед собой смутным взглядом, вытянув вперед одну руку для равновесия.

В этой необъятной тишине просыпались птицы. Был октябрь, но некоторые птицы просыпались.

Тогда Люк и Юджин быстро пошли к площади, исполненные великой радости, потому что они слышали звуки жизни и рассвета. И, шагая, они часто заговаривали о Бене со смехом, со счастливыми воспоминаниями, не как об умершем, а как о брате, уезжавшем на долгие годы, который теперь должен вот-вот вернуться домой. Они говорили о нем с торжеством и нежностью, как о том, кто победил боль и радостно вырвался на свободу. Сознание Юджина неуклюже шарило вокруг и около. Оно, как ребенок, возилось с пустяками.

Они испытывали друг к другу глубокую, ровную любовь и разговаривали без напряжения, без аффектации, со спокойной уверенностью и пониманием.

– А помнишь, – начал Люк, – к-к-как он остриг сиротку тети Петт – Марка?

– Он… надел… ему на голову… ночной горшок… чтобы стричь ровнее, – взвизгнул Юджин, будя улицу диким смехом.

Они шли, хохоча, здороваясь с редкими ранними прохожими преувеличенно почтительно, весело посмеиваясь над миром в братском союзе. Затем они вошли в устало расслабившуюся редакцию газеты, служению которой Бен отдал столько лет, и передали свое известие усталому сотруднику.

И в этой комнате, где умерло столько стремительно запечатленных дней, возникло сожаление и ощущение чуда – воспоминание, которое не умрет, воспоминание о чем-то странном и проходящем.

– Черт! Как жаль! Он был отличный парень! – сказали люди.

Когда над пустынными улицами забрезжил серый свет и первый трамвай задребезжал, подъезжая к площади, они вошли в маленькую закусочную, где он провел в дыму и за кофе столько предрассветных часов.

Юджин заглянул внутрь и увидел, что они были там все вместе, как много лет назад, как кошмарное подтверждение пророчества: Макгайр, Коукер, усталый раздатчик и дальше в углу – печатник Гарри Тагмен.

Люк и Юджин вошли и сели у стойки.

– Господа! Господа! – звучным голосом сказал Люк.

– Здорово, Люк! – рявкнул Макгайр. – Когда же ты научишься уму-разуму? Как живешь, сынок? Как учение? – сказал он Юджину и несколько секунд смотрел на них пьяными добрыми глазами; мокрая сигарета смешно прилипла к его нижней губе.

– Генерал, как дела? Что вы пьете теперь – скипидар или лак? – сказал моряк, грубо щекоча его заплывшие жиром ребра. Макгайр крякнул.

– Кончено, сынок? – тихо спросил Коукер.

– Да, – сказал Юджин.

Коукер вынул изо рта длинную сигару и малярийно улыбнулся ему.

– Чувствуешь себя получше, сынок, а? – сказал он.

– Да, – сказал Юджин, – гораздо.

– Ну, Юджиникс, – деловито сказал моряк, – что будешь есть?

– Что тут имеется? – сказал Юджин, глядя на засаленное меню. – Не осталось ли жареного китенка?

– Нет, – сказал раздатчик, – был, но весь вышел.

– Как насчет фрикасе из быка? – сказал Люк. – Это имеется?

– Фрикасе из быка не для такого здорового быка, сынок, – сказал Макгайр.

Их бычий смех мычаньем разнесся по закусочной.

Собрав лоб складками, Люк заикался над меню.

– Ж-жареный цыпленок по-мэрилендски, – бормотал он. – По-мэрилендски? – повторил он с деланым удивлением. – Разве это не прелестно? – жеманно спросил он, оглядываясь по сторонам.

– Мне дайте бифштекс не больше чем недельной давности, – сказал Юджин, – хорошо прожаренный, а также топор и мясорубку.

– А зачем мясорубку, сынок? – сказал Коукер.

– Для мясного пирога, – ответил Юджин.

– Мне того же, – сказал Люк, – и пару чашек мокко не хуже, чем дома у мамы.

Он ошалело оглянулся на Юджина и разразился громкими «уах-уах-уах», тыча его под ребра.

– Где вы сейчас служите, Люк? – сказал Гарри Тагмен, вытаскивая нос из кружки с кофе.

– В н-настоящее время в Норфолке, на военно-морской базе, – ответил Люк. – Обеспечиваем безопасность лицемерию.

– Ты когда-нибудь бывал в море, сынок? – сказал Коукер.

– Всеконечно! – сказал Люк. – За пять центов трамвай домчит меня до пляжа в любую минуту.

– В этом парне были задатки моряка еще в ту пору, как он мочил простыни, – сказал Макгайр. – Я это давно предсказал.

Деловито вошел «Конь» Хайнс, но замедлил шаг, увидя молодых людей.

– Берегись! – прошептал моряк Юджину с сумасшедшей усмешкой. – Ты следующий. Он так и вперил в тебя свои рыбьи глаза. Он уже снимает с тебя мерку.

Юджин сердито оглянулся на «Коня» Хайнса и что-то буркнул. Моряк прыснул как безумный.

– Доброе утро, господа! – сказал «Конь» Хайнс тоном аристократической печали. – Мальчики, – сказал он, печально подходя к ним, – я был очень расстроен, услышав про ваше несчастье. Будь этот мальчик моим родным братом, я не мог бы быть о нем более высокого мнения.

– Хватит, «Конь»! – сказал Макгайр, поднимая четыре жирных протестующих пальца. – Мы видим, что вы скорбите. Если вы будете продолжать, то можете впасть от горя в истерику и расхохотаться. А этого мы не вынесем, «Конь». Мы большие сильные мужчины, но у нас была тяжелая жизнь. Молю, пощадите нас, «Конь».

«Конь» Хайнс не обратил на него внимания.

– Он сейчас у меня, – сказал он мягко. – Я хочу, чтобы вы, мальчики, зашли попозже поглядеть на него. Когда я кончу, вы его не узнаете.

– Черт! Исправление ошибок природы! – сказал Коукер. – Его мать будет довольна.

– У вас похоронное бюро, «Конь», – сказал Макгайр, – или институт красоты?

– Мы знаем, вы сделаете все в-в-возможное, мистер Хайнс, – сказал моряк с живой увлеченной неискренностью. – Поэтому мы и обратились к вам.

– Вы будете доедать свой бифштекс? – спросил раздатчик Юджина.

– Бифштекс! Бифштекс! Это не бифштекс! – пробормотал Юджин. – Теперь я понял, что это такое. – Он встал с табуретки и подошел к Коукеру. – Можете вы спасти меня? Я умру? У меня больной вид, Коукер? – спросил он хриплым шепотом.

– Нет, сынок, – ответил Коукер. – Не больной, а безумный.

«Конь» Хайнс сел у другого конца стойки. Юджин, опираясь на засаленный мрамор стойки, запел:

– Заткнись, дурак! – вполголоса хрипло сказал моряк и ухмыльнулся.

Снаружи в юном сером свете энергично пробуждалась жизнь. Трамвай медленно свернул в поперечную улицу после того, как вожатый высунулся в окно и аккуратно перевел стрелки длинным крюком, выдувая теплый туман дыхания в холодный воздух. Полицейский Лесли Робертс, худой и желчный, апатично прошаркал мимо, помахивая дубинкой. Негр-уборщик из аптеки Вуда быстро вошел в почтамт за утренней корреспонденцией. Дж. Т. Стирис, железнодорожный агент, ждал на тротуаре напротив трамвая, идущего к вокзалу. У него было красное лицо, и он читал утреннюю газету.