Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [litres]

– Ха-ха-ха! Это ему нравится, верно? Жаль, старина, верно? Больше не порезвишься!

Он разговаривал с Жаннадо, а взгляд его бегающих глаз шарил по восточному краю площади. Мимо мастерской проходили аппетитные городские матроны, возвращавшиеся с рынка. Время от времени они улыбались, заметив его, и он отвечал галантным поклоном. Какие чудесные манеры!

– Английский король, – рассуждал он, – это только вывеска. Такая власть, как у президента Соединенных Штатов, ему и не снилась.

– Его власть строго ограничена, – гортанно сказал Жаннадо, – обычаем, но не законом. На самом же деле он по-прежнему остается одним из могущественнейших монархов мира. – Его толстые черные пальцы осторожно прощупывали кишочки карманных часов.

– Покойный король Эдуард, – сказал Гант, облизывая большой палец, – несмотря на все свои недостатки, был умный человек. А этот их нынешний – пустопорожнее ничтожество.

Он усмехнулся – чуть-чуть, лукаво, довольный этими внушительными словами, и исподтишка покосился на швейцарца, проверяя их эффект.

Его беспокойные глаза сосредоточенно последовали за подтянутой, модно одетой фигурой – мимо окна мастерской проходила «Королева» Элизабет. Она мило улыбнулась, и на мгновение ее бесхитростный взгляд остановился на гладких мраморных плитах смерти, на резных агнцах и херувимах. Гант отвесил ей изысканный поклон.

– Добрый вечер, сударыня, – сказал он.

Она скрылась из вида. Через секунду она решительно вернулась и поднялась по широким ступеням крыльца. Он посмотрел на нее, и его сердце забилось чаще. Двенадцать лет.

– Как поживаете, сударыня? – спросил он галантно. – Элизабет, я только что сказал Жаннадо, что вы – самая шикарная женщина во всем городе.

– Это очень мило с вашей стороны, мистер Гант, – сказала она своим спокойным сдержанным голосом. – У вас всегда находится доброе слово для каждого.

Она любезно кивнула Жаннадо, который тяжело повернул к ней свою огромную хмурую голову и что-то проворчал.

– Нет, Элизабет, – сказал Гант, – вы за пятнадцать лет ни вот на столько не изменились. И лет вам сейчас столько же, сколько было тогда.

Ей было тридцать восемь лет, и она ничего против этого не имела.

– Ну, как же! – ответила она, смеясь. – Вы просто хотите меня утешить. Мне уже давно не двадцать!

У нее была бледная чистая кожа с милыми веснушками, ярко-рыжие волосы и узкий, пронизанный юмором рот. Фигура у нее была упругая и сильная – но уже больше не молодая. Ее манеры отличались энергией, достоинством и элегантностью.

– А как поживают девочки, Элизабет? – спросил он добродушно.

Ее лицо стало грустным. Она начала снимать перчатки.

– Поэтому я к вам и зашла, – сказала она. – На прошлой неделе я потеряла одну из них.

– Да, – сказал Гант печально. – Мне было очень грустно об этом услышать.

– Лучшей девушки у меня никогда не было, – сказала Элизабет. – Я бы все на свете для нее сделала. Мы сделали все, что могли, – добавила она. – Тут мне не в чем себя упрекнуть. При ней все время был врач и две опытные сиделки.

Она открыла черную кожаную сумочку, сунула в нее перчатки, достала маленький носовой платок с голубой каемкой и начала тихонько плакать.

– Ох-хо-хо-хо, – сказал Гант, покачивая головой. – Жаль, жаль, жаль. Пойдем в мою контору, – добавил он.

Войдя туда, они сели. Элизабет вытерла глаза.

– А как ее звали? – спросил он.

– Мы ее звали Лили. Ее полное имя было Лилиан Рид.

– Да я же ее знал! – воскликнул он. – Я с ней разговаривал недели две назад, не больше.

– Да, – сказала Элизабет. – Она умерла скоропостижно – одно кровотечение за другим вот отсюда, – она провела рукой по низу живота. – До прошлой среды никто и не знал, что она больна. А в пятницу ее уже не стало, – она опять заплакала.

– Тц-тц-тц-тц, – сказал он сочувственно. – Жаль, жаль. И какая была красотка!

– Я бы не могла любить ее больше, мистер Гант, – сказала Элизабет, – даже будь она моей родной дочерью.

– А сколько ей было лет? – спросил он.

– Двадцать два года, – сказала Элизабет, снова начиная плакать.

– Какая жалость! Какая жалость! – согласился он. – А родные у нее есть?

– Никого, кто хоть палец о палец для нее ударил бы, – сказала Элизабет. – Ее мать умерла, когда ей была тринадцать лет – она здешняя, из Битри-Форк… А ее отец, – продолжала она негодующе, – старый подлый скупердяй: он в жизни ничего не сделал ни для нее, ни для кого другого. Он даже на ее похоронах не был.

– Ну, кары ему не избежать, – сказал Гант туманно.

– На небе есть бог, – согласилась Элизабет, – и он свое в аду получит. Старый негодяй! – продолжала она с добродетельным негодованием. – Чтоб он сдох!

– Можешь не сомневаться, – сказал он угрюмо. – Так и будет. О господи! – Он помолчал, покачивая головой с медлительным сожалением. – Грустно, грустно, – бормотал он. – Такая молоденькая. – Он испытал мгновение торжества, которое испытывают все люди, услышав о чьей-то смерти. И минуту жуткого страха. Шестьдесят четыре.

– Я не могла бы любить ее больше, – сказала Элизабет, – даже будь она мне родная. Такая молоденькая – вся жизнь у нее еще была впереди.

– Да, очень грустно, как подумаешь, – сказал он. – Богом клянусь, это так.

– И она была такой хорошей девушкой, мистер Гант, – сказала Элизабет, тихо плача. – Перед ней открывалось такое блестящее будущее. Куда лучше, чем в свое время передо мной, а я полагаю, вы знаете, чего я достигла, – добавила она скромно.

– А как же! – воскликнул он, пораженный неожиданной мыслью. – Ты же богатая женщина, Элизабет. Черт меня побери, если это не так. У тебя по всему городу полно недвижимости.

– Ну, этого я бы не сказала, – ответила она. – Но у меня достаточно денег для того, чтобы жить, не работая. Всю жизнь мне приходилось работать без отдыха. С этих пор я собираюсь сидеть сложа руки.

Она поглядела на него с застенчивой радостной улыбкой и маленькой энергичной рукой поправила прядь пышных волос. Гант внимательно осмотрел ее, любуясь тем, как строгий костюм облегает ее не стиснутые корсетом упругие бедра, как изящно сужаются ее красивые ноги к маленьким ступням, обутым в аккуратные коричневые туфельки. Она была крепкой, сильной, чистой и элегантной – от нее веяло легким ароматом сирени. Он поглядел на ее бесхитростные прозрачно-серые глаза и увидел, что она – настоящая светская дама.

– Черт побери, Элизабет, – сказал он. – Ты красивая женщина.

– У меня была хорошая жизнь, – сказала она. – Я следила за собой.

Они всегда знали друг о друге все – с первой же встречи. Им не нужны были никакие предлоги, вопросы, ответы. Мир отступил от них в неизмеримую даль. В тишине они слышали пульсирующий плеск фонтана, визгливый сластолюбивый смех на площади. Гант взял со стола альбом образцов и начал листать его глянцевитые страницы. На них были изображены скромные плиты мрамора из Джорджии и гранита из Вермонта.