Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – прекрасных и разумных

Тут его сотрясла беззвучная дрожь, потом он издал приглушенный смешок и разразился хохотом. Таким заразительным, что и я невольно засмеялся. Совсем ослабев, он привалился к сетке.

– Ох, трусы мои, трусы… – еле выговорил он, а потом перегнулся через сетку и погладил козу по голове. – Ну да пусть их, старушка, лишь бы ты была жива-здорова.

– Ну, за нее не опасайтесь. – Я указал на левый бок козы. – Как видите, лишний воздух из желудка уже почти весь вышел.

Я еще не договорил, как Дороти облегченно рыгнула и сунула нос в кормушку с сеном.

Старик следил за ней влюбленным взглядом:

– Это дело! Опять проголодалась, умница. А не запутайся резинка у нее на языке, она бы всю тряпку проглотила да и сдохла.

– Ну не думаю, – заметил я. – Просто поразительно, чего только жвачные не умудряются таскать в желудке! Был случай, я оперировал корову совсем по другому поводу и нашел у нее в желудке велосипедную покрышку. Судя по всему, худа ей от этой покрышки никакого не было.

– Угу… – Мистер Керби потер подбородок. – Значит, и Дороти могла бы разгуливать себе с моими трусами в брюхе, и хоть бы что!

– Вполне возможно. А вы бы голову себе ломали, куда они подевались!

– Ей-богу, так, – сказал мистер Керби, и мне показалось, что он опять расхохочется. Но он совладал с собой и стиснул мой локоть. – Только чего же это я вас тут держу? Пошли-ка в дом. Отведаете рождественского пирога.

В крохотной парадной комнате меня усадили в лучшее кресло у очага, в котором пылали и трещали два огромных полена.

– Дай-ка мистеру Хэрриоту пирожка, мать! – скомандовал старик, скрываясь в кладовке, откуда появился с бутылкой виски, чуть не столкнувшись с женой, торжественно державшей перед собой пирог с толстым слоем глазури, разноцветными блестками и даже упряжкой северных оленей, запряженных в сани.

– Ну и везунчики же мы, что к нам, мать, и в рождественское утро такие люди приезжают помочь! – сказал мистер Керби, вытаскивая пробку.

– Что так, то так, – ответила старушка и, отрезав огромный кусок пирога, положила его на тарелку рядом с солидным клином уэнслидейлского сыра.

Ее муж тем временем наливал мне виски и по неопытности – виски в Йоркшире не в большом ходу – чуть было не наполнил рюмку до краев, словно лимонадом, но я его успел остановить.

Держа рюмку в руке, а тарелку с пирогом на коленях, я поглядел на старичков, которые, усевшись на жесткие стулья напротив, следили за мной с радушной доброжелательностью. В их лицах было какое-то сходство, какая-то общая красота. Такие лица можно увидеть только в деревне: морщинистые, обветренные, но с удивительно ясными глазами, полными бодрой безмятежности.

– Желаю вам обоим счастливого Рождества, – сказал я.

Старички заулыбались, кивнули и ответили:

– И вам того же, мистер Хэрриот!

А мистер Керби сказал:

– И еще раз спасибо. Мы вам по гроб жизни благодарны, что сразу поехали спасать Дороти. Праздник мы вам, конечно, подпортили, да ведь и нам праздник не в праздник стал бы, коли козочка наша сдохла бы, верно, мать?

– Да что вы! – воскликнул я. – Вы мне ничего не испортили, а, наоборот, снова напомнили, что нынче Рождество.

Я обвел взглядом комнатку, украшенную к празднику бумажными лентами, свисающими с балок низкого потолка, и буквально ощутил, как на меня теплой волной нахлынули вчерашние чувства. И глоток виски тут был совершенно ни при чем.

Я откусил кусок пирога и сразу заел его влажным кусочком сыра. В мои первые йоркширские дни я приходил в ужас, когда меня потчевали такой неслыханной комбинацией, но время все поставило на свои места, и я убедился, что надо только пережевывать сыр вместе с пирогом – вкус просто восхитительный!

Старички показали мне фотографию сына, полицейского в Холтоне, а также дочери, которая была замужем за соседним фермером. К обеду ожидались все внуки, и мистер Керби ласково погладил коробку с хлопушками.

Уезжать от них мне совсем не хотелось, и я не без грусти отправил в рот последние крошки пирога и глазури. Мистер Керби пошел проводить меня до ворот. Он протянул мне руку.

– Спасибо вам, от всего сердца спасибо, – сказал он. – И всякого вам счастья.

Сухая мозолистая рука крепко пожала мою руку, и вот я уже в машине включаю мотор. Я взглянул на часы: всего половина десятого, но в прозрачном голубом небе уже засияло утреннее солнце. За деревней дорога круто уходила вверх, а потом широкой дугой огибала долину, и оттуда открывался чудесный вид на необъятную Йоркскую равнину. На этой дороге я всякий раз притормаживал, и всякий раз равнина казалась немножко другой, вот и сегодня огромная шахматная доска полей, и ферм, и рощ выглядела по-новому, какой-то удивительно ясной и четкой. Возможно, потому, что ни одна фабричная труба не дымила, ни один грузовик не изрыгал синие клубы дыма, но в это праздничное утро все расстояния в морозном чистейшем воздухе словно сократились, и я, казалось, лишь самую чуточку не мог дотянуться до знакомых примет далеко внизу.

Я оглянулся на гигантские белые волны и складки холмов, смыкающихся все теснее в голубой дали, сверкая на солнце вершинами. И мне была видна деревня, и домик Керби у ее дальнего конца. Там я вновь обрел рождественский мир и благоволение.

Фермеры? Да это же соль земли!

Мармадьюк Скелтон заинтересовал меня задолго до того, как наши пути скрестились. Во-первых, мне прежде и в голову не приходило, что не только книжный персонаж, но и живой человек может зваться Мармадьюком, а во-вторых, он был весьма выдающимся членом почетной профессии самозваных врачевателей животных.

До закона 1948 года о ветеринарных врачах лечить животных имели право все кому не лень. Студентам ветеринарных колледжей во время практики на вполне законных основаниях предлагали одним съездить на вызов, а многие люди, не проходившие никаких ветеринарных курсов, подрабатывали, пользуя иногда скотину, а то и посвящали этому все свое время. Этих последних обычно называли «коновалами».

Определенная презрительность, скрытая в этом слове, далеко не всегда была оправданна, и если некоторые из них представляли грозную опасность для заболевших животных, то другие обладали истинным призванием, относились к лечению ответственно и добросовестно и, после того как закон вошел в силу, стали правомочными членами ветеринарного братства, именуясь «ветеринарами-практиками».

Но прежде среди вольнопрактикующих врачевателей скота было множество самых разных типов. Ближе всего я был знаком с Артуром Ламли, обаятельнейшим бывшим водопроводчиком, у которого была небольшая, но преданная клиентура вокруг Бротона, к великому огорчению тамошнего дипломированного специалиста, человека, впрочем, не слишком приятного. Артур разъезжал в маленьком фургончике. Он неизменно носил белый халат и выглядел весьма деловито и профессионально, а на боку фургона пышная надпись, за которую дипломированный ветеринар получил бы суровый нагоняй от Королевского ветеринарного колледжа, оповещала всех и каждого, что это едет «Артур Ламли, ЧКЛС, специалист по собакам и кошкам». В глазах широкой публики коновалов от дипломированных специалистов отличало именно то, что за фамилиями первых не выстраивался частокол букв, указывающих на ученые степени и звания, а потому меня заинтриговало академическое отличие, которым мог похвастать Артур. Однако эти буквы мне ничего не говорили, а добиться от него прямого ответа не удалось; в конце концов я выяснил, что они означали: «Член клуба любителей собак».