Филиппо Маринетти - Очарование Египта [litres]

Снаружи, на террасе, засаженной эвкалиптами, другие дервиши медитируют, свернувшись клубком, или пристроившись на мраморе в своих длинных чёрных одеяниях и серых головных уборах с белой перевязью. У их начальника была перевязь зелёного цвета на головном уборе и опахало, выделявшееся издали, над английским пороховым складом, над рифлёными и колючими луковицами мёртвых куполов, над Нилом, текущим среди зелёных садов и оранжевого великолепия пирамид. Три. Геометрические. Каждая со своим теневым треугольником, ниспадающим, как мантия, закреплённая назатылке. Механический шум послышался из священной пещеры. Как волчки, дервиши кружились, раскинув руки в стороны. Их казакины и белые юбки при вращательном движении принимали коническую форму. Мистика, наивность, мольба запечатлелись на их изнурённых лицах, обращённых к потолку.

Там наверху вибрировал и гудел священный мотор. Сейчас функционировали 15 токарных станков огромного звёздного цеха. Шлифовка земли. Полировка шероховатой поверхности. Остальные серые головные уборы без повязки буравят твёрдый воздух. Время от времени на них, подобно машинному маслу, капает сверху жалобная молитва, успокаивающая ржавые подёргивания арабских музыкальных инструментов.

Скрипит оборванный оркестр:

«Мы подражаем ритмам вселенной!

Мы механизируем планетарную человекозубчатую передачу!»

Останавливается человеческий токарный станок. Два. Пять. Вспотевшие. Один из них, измученный, прикорнувший рядом со мной на циновке. Другие, более выносливые, пошли за бурнусами своих старших товарищей, почтительно принесли их, затем все, скрестив ноги, приступили к молитве. Только их глава, единственный из всех, оставался неподвижно сидеть на циновке, пока остальные кружились. Его серый головной убор над пепельно-серым лицом внимал молитве. Он поднялся. Все остальные поднялись вслед за ним. Они последовали вслед за ним с длинным уууу сирены, звучащей в тумане над Темзой.

Толпа арабов в зелёных, жёлтых, синих лохмотьях пялится на скрипящие оси и манёвровые колёса металлического моста, который, медленно поворачиваясь, пропускает высокие парусники и грязных бурлаков, привязанных к длинным тугим канатам.

Сомнамбулическая толпа. Ошеломлённая светом. К тому же вся прокопчённая и грязная, как их селение цвета шоколада, низкие убогие лачуги, коровы, козы, собаки, куры, смрад, оглушительное петушиное кукареку и чёрные буйволы, упирающиеся рогами в великолепную, начисто вымытую майолику неба.

Давка в бассейне шлюза, барки, до краёв заполненные грубым необработанным хлопчатником: стенания, бормотание, гневные возгласы в адрес этой европейской ловушки! Тяжёлыми и ритмичными шагами выступают четверо оборванных полуобнажённых бурлаков-негров. Без конца, сгорбленные, раскапывающие и укладывающие в сторону ил, без конца.

Тянущие канат, за которым волочится огромный полузатопленный парусник с драгоценным грузом хлопка, расплющенные горячие мешки с семенными коробочками. В них уже созревает будущая ткань, самая белая, самая блестящая, самая длинная. Управляет навигацией, сидя верхом на румпеле, 23негритёнок, грызущий кусок сахарного тростника.

Барки с хлопчатником осаждают расположенное на берегу маленькое арабское кладбище, серые могилы которого со стелами, тюрбанами и мечами агав постепенно сползают в Нил. Звон и заунывное монотонное пение в горячей шерсти атмосферы.

На блестящих рельсах пыхтит маневрирующий поезд с цистерной для воды, с предупреждающей надписью: «Берегитесь поезда», под командой чернокожих машинистов, которым досаждают мухи и уже высоко стоящее солнце. Плотный круглый белый дым локомотива, курящий фимиам голубому минарету, муэдзин и его вопль, брошенный на Север – Юг— Восток – Запад:

Аллах Акбар؛

Быстрые соколы, которые, как истинные «крылатые дворники», высматривают с высоты труп собаки, чьё зловоние подслащиваес кислый острый дым печи, сложенной из лепёшек высушенного на солнце верблюжьего помёта.

Острое ощущение опалило мои губы и ноздри. Мои нервы, которые, удлинившись, намотались на колёса автомобиля, транслировали мне наслаждение, испытываемое туго накачанными шинами.

Дорога, жирная от чернозёма и ила. Мясистая, маслянистая, насыщенная зародышами растений. Обочины опускаются вниз, в долину с мутными прудами, тощие водочерпалки, которые волокут тощие лошади, бронзовые буйволы в оправе изумрудных лугов, экстатические ибисы и летающие хлопья голубей.

Моя кожа, умащённая нильским елеем, малодушно трепещет на краю нового тактильного мира, сухого, стеклянного или металлического: это пустыня!

Я вступаю в удушливую атмосферу песчаного горизонта. Сахара. Я еду верхом на ослике, и мои высушенные руки благодарно впитывают влагу его крупа, вспотевшего под седлом. Воздух накаляется. Драгоценная капля пота сверкает как идеальная жемчужина на лбу моей спутницы, которая представляется мне царицей Савской 24посреди чумазых физиономий запыхавшихся и орущих погонщиков ослов.

Мы скачем как дети на бесконечном матрасе песков. Это притягивающие и мимолётные ласки пустыни.

Пустыня – это нечеловеческое сердце земною шара. Несомненно быстрые и тонкие ноги наших осликов разматывали клубки её самых холодных и таинственных чувств. Песок живёт и мыслит, но не желает говорить. Однообразное рассеянное ничто. Ничего не говорящее и ничего не дающее человеку. Прорезанное морщиной тропинки, оно молча собирает нас. Трепетное молчание подземного Серапеума 25с его гранитными саркофагами со священными быками внутри. Тем не менее их с максимальной осторожностью пропитали горной смолой, селитрой, ароматическими травами, смесью из золота, драгоценных камней и папируса! Это было ошибкой, поскольку человеческая жадность и любопытство возобладали, победили и рассеяли их бессмертное единство.

Однако посредством какого рычага, состоявшего из дерзости, мышц и железа, грабителям удалось приподнять или расколоть эти огромные могильные плиты? Конечно, мычащее проклятие этого гигантского искусственного рукотворного стада настигло их всех в песках, которые, как верные стражи, коварно захватили их ночью в плен.