Томас Гарди - Джуд неудачник [Литрес, Public Domain]

С улицы из окна виднелся огонь, так как ставни еще не были закрыты. Он мог ясно видеть внутренность комнаты – пол был несколько ниже земли, наслоеной рядом столетий, протекших со времени постройки дома. Сусанна, очевидно, только что вошедшая, стояла еще в шляпке в гостиной, стены которий были оклеены дубом с низу до потолка, а вверху перекрещивались массивные балки, до которых она чуть не касалась головою. Камин был тяжелой, старинной работы, окруженный лепными украшениями. Столетия, действительно, грозно нависли над жившей здесь молодою женщиной.

Сусанна открыла рабочий ящик из розового дерева и смотрела на фотографическую карточку. Насмотревшись, она прижала ее к груди и положила опять на место. На дворе было слишком темно, чтобы она могла разглядеть Джуда, но он мог ясно видеть её лицо, и заметил несомненные следы слез на её темных, опушенных длинными ресницами глазах.

Она притворила ставни, и Джуд продолжал свое одинокое странствие. «Чей это портрет она вынимала?» раздумывал он. Он когда-то подарил ей свою карточку; но ведь ему известно, что у неё есть и другие. А вдруг это была его карточка?

Джуд сознавал, что, по приглашению Суванны, он должен опять посетить ее. Строгие подвижники, жизнь которых он изучал с таким умилением, избегали таких искушений, не доверяя своей нравственной устойчивости! Но он был слаб и не мог устоять. Он будет поститься и молиться впродолжение всего этого времени, но – человеческий элемент был в нем сильнее элемента божественного.

Пословица говорит: чего Бог не захочет, то женщина сделает. Всего через день после описанного свидания, Джуд получил от Сусанны следующую записку:

«Не приходите на будущей неделе. Говорю это для вас-же, – не приходите. Мы были с вами слишком свободны под впечатлением вашего потрясающего гимна и поэтических сумерок. Не осуждайте строго

Он знал её настроение и выражение её лица, когда она подписывалась полным именем, но каково-бы ни было её настроение, он не мог думать, что она была неправа в своем взгляде. Он отвечал:

«Я согласен. Вы правы. Для меня это прекрасный урок самоотвержения, в котором, как видно, мне предстоит упражняться все нынешнее лето.

Джуд».

Отправив записку по назначению, он, казалось, покончил свои отношения к Сусанне. Но тут другие силы и законы вступили в дело. Утром, в пасхальный понедельник, он получил телеграмму от ухаживавшей за теткой вдовы Эдлин, которую он просил известить в случае какой-либо серьезной перемены:

«Ваша тетушка умирает. Приезжайте сейчас-же».

Джуд бросил свои инструменты и выехал. Часа через четыре он уже подходил к Меригрину и пред входом в местечко увидел работника, с встревоженным лицом, видимо имевшего что-то сообщить ему. «По лицу его вижу, что она умерла, – подумал Джуд. Бедная тетушка!»

Предчувствие его сбылось.

– Старушка не узнала-бы вас. Она лежала, как кукла с стеклянными глазами, и потому не беда, что вы не были при её кончине, – объяснил работник.

Джуд вошел в дом. К вечеру, когда все приготовления были кончены и рабочие допили свое пиво и ушли, он сидел один, в этой унылой тишине. Необходимо было списаться с Сусанной, хотя несколько дней тому назад они и решились на взаимное отчуждение. Он написал всего несколько слов:

«Тетушка умерла почти внезапно. Погребение в пятницу пополудни».

В эти промежуточные дни Джуд оставался в Меригрине. В пятницу утром он ходил посмотреть, готова-ли могила, и в то-же время с беспокойством думал о том, приедет-ли Сусанна. Она ничего не ответила, а это скорее означало, что она едет. Около полудня, он запер дверь и решил пойти ей навстречу. Издалека, на горизонте открытого ландшафта, показалась струйка белого дыма.

Он ждал. Наконец, небольшая наемная повозка подъехала к подошве горы, на которой он стоял. Из повозки вышла дама и стала подниматься в гору. Вскоре Джуд узнал Сусанну. Она казалась ему теперь такой слабой: казалось, она не могла-бы выдержать сильных, страстных объятий, – тех объятий, в которые Джуд впрочем и не посмел-бы заключить ее. Она долго его не узнавала. Потом лицо её оживилось грустной улыбкой, и он поспешил к ней навстречу.

– Мне казалось, – начала она с нервной торопливостью, – что было-бы не хорошо оставить вас одного на похоронах. И вот, в самый последний момент, я явилась.

– Ах, вы, дорогая моя, добрая Сусанна! – бормотал растроганный Джуд.

По щепетильности своей двойственной натуры, Сусанна не остановилась, однако, для дальнейших приветствий и расспросов, хотя до погребения времени было еще довольно. Такое грустное семейное событие испытывается редко, и у Джуда была потребность поделиться своим горем и поговорить о нем с близким человеком. Но Сусанна или вовсе не чувствовала его, или не желала высказывать своего чувства.

Печальный и скромный обряд скоро кончился; погребальная процессия спешно двигалась к кладбищу, так как суетливый гробовщик имел через час другие, более выгодные похороны. Тетушку положили на новом месте, далеко в стороне от её родных. Сусанна и Джуд шли за гробом рядом, а теперь сели за чай в своем семейном доме, где наконец соединились в отдании последнего долга почившей.

– Так, вы говорите, она всегда была против брака? – спросила Сусанна.

– Да. Особенно в кругу нашего семейства.

Её глаза встретились с его взглядом и остановились.

– Наше семейство, действительно, несчастное. Как вам кажется, Джуд.

– Покойница говорила, что из нас выходили дурные мужья и жены. Конечно, нас можно назвать несчастными. По крайней мере меня.

Сусанна молчала.

– Скажите мне, Джуд, – спросила она, наконец, с заразительной дрожью в голосе. – Предосудительно ли мужу или жене выдавать третьему лицу, что они несчастны в браке? Если смотреть на брачный контракт как на установление церковное, тогда, пожалуй, это будет предосудительно. Но если брачный обряд маскирует только недостойный договор, основанный на материальных интересах, то возмущенная сторона – муж или жена, все равно – разве не может говорить, мало того, протестовать против семейного безобразия, оскорбляющего одного из них?

– Я сам когда-то высказывался в этом смысле, – подтвердил Джуд.

Она сейчас-же продолжала:

– А как вы думаете, встречаются-ли брачные пары, где один из супругов чувствует отвращение к другому, без вины с его стороны?

– Я допускаю такие случаи, например, если один из супругов любит другое лицо.

– Но даже помимо этого. Не сочтут-ли, например, злонравной жену, если она не хочет жить с своим мужем только потому… – её голос опять дрогнул, и он понял намек… – только потому, что она имеет против этой жизни личное отвращение – отвращение физическое, – наконец, называйте это брезгливостью или как угодно, – хотя она в то же время уважает и ценит своего мужа? Я просто ставлю вопрос: должна-ли она стараться пересилить свою брезгливость?