Станислав Штейман - Волшебный жезл

Мне часто приходится спорить с моим четырнадцатилетним внуком. Он убежден, что самые интересные профессии — это профессии моряка, геолога или пилота, который вскоре поведет межпланетный корабль к Луне или к Марсу. Я с ним не согласен. Хотя эти профессии, конечно, очень интересны, но я думаю, что моя профессия — профессия животновода — не менее интересна и требует не меньше сил, отваги и находчивости.

Поверхностному человеку труд зоотехника, доярки, пастуха или скотника может показаться и скучным и непривлекательным. В действительности это не так. В наше время животновод находится на самом переднем крае борьбы за покорение природы, за переделку ее.

С древнейших времен человек пользуется благами природы, борется с ее враждебными силами, постепенно все больше побеждает их, подчиняя своим нуждам. И немалую роль в этой трудной многовековой борьбе играет животновод. Он — как бы посредник между людьми и животным миром. Благодаря ученым и практикам животноводства некогда враждебные людям дикие животные становятся нашими друзьями и помощниками.

Больше того, мы овладели таким «волшебным жезлом», с помощью которого научились создавать новые виды животных — породы, приспособленные для наших нужд. Какой же энергией и смелостью должен обладать человек, решивший изменить природу, испытать те явления, которые испокон веков считались незыблемыми!

Мне никогда не приходилось летать, лазать по горам или плавать по морю. Большую часть своей жизни я провел на скотных дворах и в телятниках. Но, когда вспоминаю свою прожитую жизнь и работу, мне кажется, что, подобно путешественнику, я не раз пробирался неведомыми тропами, не зная, что ждет меня за поворотом, не раз я чувствовал себя альпинистом, который взбирается на могучие вершины. Мне вспоминается столько интересных событий и приключений, что, если я расскажу вам о них, вы сами убедитесь, как интересна профессия животновода, поймете, что она ничуть не хуже, чем самые романтические профессии, о которых написано много увлекательных книг.

Есть люди, у которых уже с детства проявляется склонность к исследованиям, искусству или технике; они как бы с юных лет готовят себя к призванию ученого, художника или инженера. Моя жизнь сложилась иначе. Не только с детства, но, даже став взрослым человеком, я не имел никакого представления о том, чем буду заниматься: стану ли выращивать хлеб в поле или работать у станка на заводе, пойду ли сплавлять лес по рекам или стану водить поезда. И меньше всего я мог себе представить, что когда-нибудь стану животноводом.

Вспоминая свое детство, я стараюсь найти в нем хотя бы какой-нибудь случай, который мог бы объяснить, как зародилась во мне любовь к животным. Но, когда человеку перевалило за семьдесят, ему совсем нелегко припомнить все, что было с ним в возрасте семи или даже семнадцати лет.

В памяти встает небольшое местечко Вайкуляны на юге Латвии, тесная наемная избушка… Здесь я жил вместе с матерью. Отца я видел редко: зимой он работал на лесозаготовках, летом — на сплаве. Домой приходил только два раза в году — большой, молчаливый, в высоких сапогах. Руки огромные, будто вырезанные из корней дерева.

Мать подолгу болела. Помню ее доброе исхудалое лицо, русые волосы, разбросанные по подушке, грустные глаза… В последнее время она постоянно следила за мной, как будто желая наглядеться на меня досыта и попрощаться навсегда. Однажды отец отвез ее в больницу, километров за тридцать от нашего местечка, и больше я ее не видел.

Мне было тогда лет десять или одиннадцать. Каждый день я бегал в школу в старом отцовском пиджаке; длинные его рукава болтались почти до колен. Мне всегда было очень холодно, всегда хотелось есть, и я спешил домой. Но, как только раскрывал дверь, сердце сразу сжималось: мать в больнице. А какой дом без матери? Печь не топлена, в избе сумрачно, не прибрано…

В один из ненастных осенних дней я, прибежав до мой, затопил печь, принес из колодца воды и поставил на огонь котелок с картошкой.

Когда мать была дома, печь нагревалась быстро, дрова потрескивали весело и вода в котелке закипала с каким-то озорным бульканьем. Но в тот день все было не так: печь оставалась холодной, дрова потрескивали сухо и враждебно и вода в котелке не булькала, а ворчала, будто была чем-то недовольна. И, сколько я ни возился, огонь не разгорался, вода не закипала, и некому было мне помочь.

Вдруг мне показалось, что так теперь всю жизнь и будет; никто мне больше не придет на помощь, никогда мне больше не согреться, не поесть горячей картошки. Усталый и голодный, я почувствовал такую жалость к себе, что сел на грязный пол возле печки и заплакал.

Поздно вечером вернулся отец. Он пришел угрюмый. Молча снял мокрую одежду, молча сел на скамью и стал стягивать с ног свои громадные сапоги.

Он и всегда был человеком молчаливым — другой раз за весь день от него слова не дождешься, — но сейчас в его молчаливой хмурости было нечто такое, что я сразу понял: мать умерла. Догадка была ужасной. Я весь сжался, как от удара, перестал плакать и только глядел не отрываясь в глаза отцу и ожидал от него страшного подтверждения. Но он ничего не сказал, а подошел к печке, переложил дрова, и они сразу вспыхнули шумным и ярким пламенем.

Молча ходил отец по избе, собирая какие-то вещи, а потом, когда сварилась картошка, подвинул ко мне котелок и я услышал его глухой, хрипловатый голос:

— Ешь, сынок, ешь. Я вот тоже рос без матери…

Большими, заскорузлыми от черной работы пальцами он вынимал из котелка золотистые картофелины, обжигаясь, перекидывал их из руки в руку и первый раз в жизни говорил со мной обстоятельно и долго. Он рассказал мне в тот вечер о том, как девятилетним мальчиком остался сиротой, как отдали его в батраки, какой трудной была вся его долгая безрадостная жизнь.

— Всю жизнь я работал не разгибая спины, — говорил он, — ни разу как следует не отдохнул. И ничего за свою жизнь не нажил: нет у меня ни кола ни двора. Утешаюсь я только тем, что никогда никого не обманул и никто на всем свете не может сказать, что я плохо работал.

На всю жизнь запомнился мне этот разговор. До поздней ночи мы сидели за столом, не зажигая лампы, и отец говорил со мной как со взрослым. И действительно, с каждой минутой я чувствовал себя все взрослее и понимал, что с этого дня кончилось мое детство, что начинается какая-то другая, новая и пока неведомая мне жизнь.