Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – мудрых и удивительных

В дверях меня встретил молодой полицейский.

– Опять ничего? – спросил я, и он покачал головой.

Я пошел мимо него в сарай, и песик, по обыкновению, обхватил мое колено, радостно глядя мне в глаза и приоткрыв пасть, словно от смеха.

Я поспешно отвернулся. Либо сейчас, либо у меня не хватит духа…

– Мистер Хэрриот! – Полицейский потрогал меня за локоть. – Я, пожалуй, возьму его себе.

– Вы? – Я уставился на него с изумлением.

– Ну да. Вообще-то, у нас тут часто сидят бродячие собаки, и как их ни жалко, но ведь всех себе не возьмешь!

– Конечно, – ответил я. – У меня тоже бывает такое чувство.

Он кивнул.

– Только этот почему-то словно особенный и попал к нам в самое подходящее время. У меня две дочки, и они меня просто замучили: подари им собачку, и все тут. А он вроде бы совсем такой, как требуется.

У меня вдруг стало удивительно тепло на душе.

– Совершенно с вами согласен. Он на редкость ласковый. Как раз то, что нужно для детей.

– Отлично. Так и решим. Я ведь только хотел спросить ваше мнение. – Он весело улыбнулся.

Я смотрел на него так, словно видел впервые.

– Простите, а как вас зовут? – спросил я.

– Фелпс. П. Ч. Фелпс.

Он показался мне настоящим красавцем: смешливые голубые глаза, свежее румяное лицо и ощущение надежности, пронизывавшее весь его облик. Я с трудом подавил желание горячо потрясти ему руку и дружески хлопнуть по спине. Но мне удалось сохранить профессиональное достоинство.

– Ну что же, лучше и не придумаешь. – Я нагнулся и погладил песика. – Не забудьте привести его к нам через десять дней, чтобы снять швы, а гипс уберем через месяц.

Швы снимал Зигфрид, а я увидел нашего пациента только четыре недели спустя.

П. Ч. Фелпс привел не только песика, но и двух своих дочек – одной было шесть лет, а другой четыре года.

– Вроде бы уже пора снимать гипс, верно? – сказал он.

Я кивнул. И он, поглядев на дочек, скомандовал:

– Ну-ка, девочки, поднимите его на стол.

Они старательно ухватили нового товарища своих игр и взгромоздили его на стол, а он отчаянно вилял хвостом и ухмылялся во всю пасть.

– По-видимому, все вышло неплохо, – заметил я.

Фелпс улыбнулся.

– Слабо сказано. Их с ним водой не разольешь. Даже выразить не могу, сколько нам от него радости. Просто еще один член семьи.

Я достал маленькую пилу и начал кромсать гипс.

– Думаю, это взаимно. Собаки любят чувствовать себя под надежным кровом.

– Ну, надежнее ему не найти! – Фелпс погладил каштановую шерсть и, усмехнувшись, сказал песику: – Будешь знать, как клянчить у ларьков на рынке. Вот полицейский тебя и забрал!

Хотя авиацию я выбрал сам, меня терзал тайный страх. Всю мою жизнь я страдал боязнью высоты, и даже сейчас – стоит мне посмотреть вниз, пусть с небольшого обрыва, как на меня накатывает головокружение, а с ним и паника. Так что же я буду чувствовать, когда начну летать?

Но я не почувствовал ровным счетом ничего. Выяснилось, что можно смотреть из открытой кабины вниз с высоты в несколько тысяч футов и даже под ложечкой не засосет. Так мой страх оказался беспочвенным.

В моей ветеринарной практике были свои темные стороны, и в первые годы я больше всего боялся Министерства сельского хозяйства.

Быть может, кому-то это покажется странным, но я не преувеличиваю. Страх мне внушала всяческая писанина – все эти извещения, сводки и анкеты. Что касается непосредственно работы, то, как мне казалось, я со всей скромностью мог сказать, что справляюсь с ней. В моей памяти еще живы туберкулиновые пробы, которые я делал в неимоверном количестве. Выстригаешь крохотный, точно выбранный участок на коровьей шее, вводишь иглу строго в толщу кожи и впрыскиваешь одну десятую кубика туберкулина.

Это было на ферме мистера Хилла, и я смотрел, как под иглой вздувается вполне удовлетворительная внутрикожная «горошина». Именно так и полагалось – «горошина» свидетельствовала, что ты добросовестно выполняешь свои обязанности и проверяешь животное на туберкулез.

– Шестьдесят пятый, – объявил фермер и обиженно покосился на меня, когда я посмотрел номер в ухе. – Напрасно только время теряете, мистер Хэрриот. У меня тут весь список, и в нужном порядке. Нарочно для вас составил, чтобы с собой забрали.

Но меня грызли сомнения. Все фермеры свято верили, что содержат свою документацию в полном порядке, но я уже на этом попадался. Сам я по числу промахов в составлении документов бил все рекорды, и дополнительная помощь фермеров мне совершенно не требовалась.

И все же… все же… соблазн был велик. Я взглянул на зажатый в мозолистых пальцах лист с длинными столбцами цифр. Если я его возьму, то сэкономлю массу времени. Здесь оставалось более пятидесяти животных, а до обеда надо еще проверить два стада.

Я взглянул на часы. Черт! Уже порядочно отстаю от графика! Меня захлестнуло знакомое чувство безнадежной беспомощности.

– Хорошо, мистер Хилл, я его возьму. И большое спасибо. – Я сунул лист в карман и двинулся дальше по коровнику, торопливо выстригая шерсть и втыкая иглу.

Неделю спустя на открытой странице еженедельника я увидел страшную запись: «Позв. мин.». По обыкновению, у меня кровь застыла в жилах, хотя эта криптограмма, написанная почерком миссис Харботтл, просто означала, что меня просят позвонить в местный отдел Министерства сельского хозяйства. Но с другой стороны, из этой просьбы следовало, что у меня снова рыльце в пушку. Я протянул дрожащую руку к телефону.

Как всегда, трубку сняла Китти Пэттисон, и я уловил в ее голосе нотку жалости. Она была очень симпатичной молодой женщиной, заведовала штатами и знала о моих безобразиях все. Когда погрешности оказывались не слишком велики, Китти нередко сама доводила их до моего сведения, но если за мной числился тяжкий грех, за меня брался лично Чарлз Харкорт, региональный инспектор.

– А, мистер Хэрриот! – весело сказала Китти. (Я знал, что она мне сочувствует, но ничем помочь не может.) – Мистер Харкорт хотел бы поговорить с вами.

Ну все! Эта зловещая фраза всегда вызывала у меня сердцебиение.

– Спасибо, – хрипло пробормотал я в трубку и целую вечность ждал, пока она переключит телефон.

– Хэрриот! – Зычный голос заставил меня подпрыгнуть.

Я сглотнул.

– Доброе утро, мистер Харкорт. Как вы себя чувствуете?

– Я скажу вам, как я себя чувствую. Доведенным до исступления. – (Я живо представил себе породистое холерическое лицо, не розовое, как всегда, а побагровевшее, и горящие гневом зеленоватые глаза.) – Проще говоря, я зол как черт!

– А-а…

– Нельзя ли без ваших «а»? Вы тоже сказали «а», когда сделали прививку корове Фрэнкленда, хотя она покойница уже два года! В толк не возьму, как вам это удалось. Чудотворец, да и только! А сейчас я проверял результаты вашей работы у Хилла в «Хайвью», и среди коров, прошедших пробу, обнаружил номера семьдесят четыре и сто три. А согласно нашим данным, он продал их полгода назад на ярмарке в Бротоне, и, следовательно, вы сотворили очередное чудо.