Авигдор Даган - Петушиное пение

Терезина дочь и ее муж спят в соседней комнате обнявшись, с переплетенными сильными руками и ногами, и не видят никаких снов, ибо имеют все, что хотят. Карас - добрый муж и рачительный хозяин - спит так со своей улыбчивой женой каждую ночь уже более пятнадцати лет.

Как тяжелая колода, приоткрыв от изумления рот, спит лунатик Марко. И вдовец Павел уснул, обнимая корнет, и ночной стoрож Тусар уже улегся, и каждый его выдох колышет моржовые усы, тогда как плотника Якуба поминутно будит кашель, после которого он, обессиленный, усталый, вновь ныряет в пучину сна.

Дом за домом спят мужчины со своими женами, одни в обнимку, другие повернувшись спиной друг к дружке, и снятся им жатвы и наводнения, во сне они сражаются с соседом за межу, с мясником за цену теленка, с лесничим за зайца. Есть и такие, что плывут на своих снах, как на корабле, уносимом течением, и иные, кто седлают сон, как вороного коня. Кто-то спускается в глубокую шахту сна и ищет то, чего не нашел на поверхности дня, другой взлетает на крыльях ночи, уносясь дальше и выше, чем он добрался бы бодрствуя. Для одних ночь - пьянящее вино, для других - свет, озаряющий мороки затуманенных дней, для одних - могила, из которой они каждое утpo встают, заново пораженные рассветом, для других - очистительная купель, в которую они погружаются перед новыми битвами.

И дети спят и грезят о том, кто прыгнет выше всех, кто прибежит быстрее, кто бросит камень дальше. Они видят сны о пестрых лентах, о форели в потоке, о птицах, о бабочках, но и об овцах, заблудившихся на пастбище, о реке, которую надо переплыть, а ее берег все удаляется, о цыганах и разбойниках, о диком быке, мчащемся по деревне, и о кораблях в бурю. В их снах нет ничего невозможного. Щелкнут пальцами - и превратятся в принцев и принцесс, щелкнут еще - и перелетят через горы, и летят, летят над городами и морями, а иной раз падают глубоко-глубоко, съежившись от страха, но внизу их вновь подхватят объятия сна.

У каждого свой сон, к которому он постоянно возвращается, и я, знающий их всех, знаю и их сны. Знаю, что ночной сторож Тусар видит вo сне пушечное ядро, которое, подобно молнии, попало в самую середину его роты и от которого спаслись только он да еще двое. Одному из этих двоих ядро оторвало ногу, другому обе руки ниже локтя, целым изо всей роты остался только он. Каждую ночь Тусар вновь и вновь переживает этот ужас и это чудо. Верзила Замора, который много лет назад переселился за океан, с утра до ночи до седьмого пота трудился там в лесах и скопил как раз на обратный путь, видит во сне, как валит дерево за деревом, как складывает доллар к доллару, как деревья убывают, а долларов не прибывает. Во сне он тоскует по родной деревне, а утром, когда проснется, будет тосковать по далеким лесам. Мельничиха Тарабова видит сон о том, что накупит за сотни, зашитые в тюфяке, а когда настанет утро, не купит ничего, потому как скупа, и будет горевать, что так дешево в нынешнем году жито. А хромой кузнец Йонас бьет во сне жену Магду, когда-то в молодости она сбежала с комедиантами, а вернувшись, согласилась выйти за Йонаса, чeго прежде тот годами добивался. Трактирщик Балас, и карточная гадалка Енуфа, и беззубый дед Гарба, отдавший свое хозяйство детям, и все-все, каждый на своей постели, один под периной, другой под старым пальтецом, но каждый под своей крышей, один под черепичной, другой под соломенной, все-все теперь спят, и я, знающий каждого из них, знаю и их сны.

И лошади спят в конюшнях, и коровы в хлевах, собаки в будках и голуби в голубятнях. Педро тоже уснул на своем насесте, но только о нем, кого я знаю лучше всех, я не смогу сказать, что ему снится.

XV

Если утром я спрашиваю, что ему снилось ночью, Педро никогда не отвечает. То сделает вид, будто не расслышал вопроса, то заведет речь о чем-нибудь другом. Пожалуй, я догадываюсь, почему он избегает ответа. Что еще может привидеться моему Педро, как не то, что он паша в гареме? Но боится: если скажет мне правду, я обзову его похотливым бесстыдником. А поскольку Педро никогда не лжет, он предпочитает сделать вид, будто не расслышал, или заговорить о красоте синего неба, на котором, как на лугу, белеют пододеяльники облачков.

Я вынужден признать его мудрость. Зачем начинать беседу о том, по поводу чего, как известно, мы никогда не договоримся. Тут у него есть опыт. То были плохие времена, когда нас покинула моя Анна. Ныне я ношу одиночество, словно теплое пальто, оно лежит на плечах, словно ласковые руки сестры, я спокойно могу в него укрыться от ударов ветра. Но тогда оно больше походило на кольчугу, терзающую тело, казалось, будто кто-то собрался разрезать мою кожу на ремни. В ту пору Педро, когда мы с ним сиживали вечерами на скамье перед домом, точно дьявол, заводил одно и то же:

- Долго ли ты собираешься оставаться одиноким? - допекал он меня. - Ты еще молод. Хочешь скукожиться, как маковое зернышко?

Я не отвечал.

- Хочешь, чтобы тебя заживо засыпали землей? Хочешь высохнуть, как пустое русло реки? Не выйдет. Сотней камней можешь завалить источник, но не уничтожишь его. Словно подземная речка Пунква, он рано или поздно вырвется к свету. Только уморишь себя. Только самому себе покажешься мучеником из часовенки. Остальные по-прежнему будут танцевать. Лишь ты останешься в кругу один. Долго ли будут бездействовать твои руки, предназначенные для объятий?

Так и этак он нападал на меня, и если я его прогонял, он, отлетев, тут же заводил снова:

- Вконец изолгался, святоша, не лги хоть самому себе. Неужто тебе не нравится ни одна из тех, кого ты встречаешь на деревенской площади? Неужто не видишь желание в их глазах? Ты что, слепой? Ну хорошо, ваше степенство, не хочешь ронять своего достоинства, тогда садись на коня и отправляйся в город, где тебя никто не увидит.

Я запустил в него камнем не целясь. А потом поднялся и пошел седлать коня.

В городе я знал немногих, а нынче знаю еще меньше, но с двумя-тремя вместе учился, с той поры мы изредка виделись, и хотя бы с одним из них, с Вардой, который стал нотариусом, мы остались чем-то вроде приятелей. Он был на моей свадьбе и на похоронах Анны, и ему скорее, чем кому-либо другому, я, пожалуй, мог бы доверить тяжесть своего одиночества. Вот я и решил съездить к нему.

Вроде даже ничего не понадобилось объяснять. Он понял меня, прежде чем я после громкого сердечного приветствия успел раскрыть рот. Вспомнил, как в былые годы я убеждал его:

- Ты должен был стать доктором, а не я. Я каждого сто раз простукаю и все еще не уверен, чем он болен. Ты же только глянешь человеку в глаза и уже знаешь, что у него болит.

Варда знал людей, а меня и подавно.

- Ты сейчас одинок, верно? - сказал он и на миг посерьезнел. - Но надо жить, и поверь, дружище, несмотря на всю боль, жизнь прекрасна. - Это звучало почти как у Педро. - Пойдем, - вновь развеселился он, - выпьем за встречу по рюмке вина, и мир даже тебе покажется краше.