Мопассан Де - Мадмуазель Перль

Мы были до такой степени поражены, что не могли произнести ни слова. Отец первым пришел в себя, и, так как он был человеком отзывчивым и к тому же несколько восторженным, он положил руку на верх колясочки и сказал: "Несчастный подкидыш! Мы возьмем тебя к себе!" И велел Жаку катить нашу находку впереди всех.

Думая вслух, отец заговорил снова: "Это дитя любви; несчастная мать позвонила в мою дверь в ночь накануне Богоявления, прося нашего милосердия ради Христа".

Он снова остановился и, подняв голову к ночному небу, во весь голос четырежды крикнул на все четыре стороны: "Мы взяли ребенка!" Затем положил руку брату на плечо и прошептал: "Франсуа! А что было бы, если бы ты выстрелил в собаку?"

Дядя ничего не ответил, но широко перекрестился в темноте: несмотря на все свое фанфаронство, он был очень религиозен.

Собаку отвязали, и она пошла за нами.

Господи, до чего же радостным было наше возвращение домой! Правда, немалого труда стоило нам втащить коляску по лестнице, прорубленной в стене, но в конце концов мы все-таки вкатили ее прямо в прихожую.

Какая смешная была мама, как она была рада и как растеряна! А четыре мои двоюродные сестры, совсем еще крошки, - самой младшей было шесть лет, были похожи на четырех куропаточек, прыгающих вокруг гнезда.

Наконец так и не проснувшегося ребенка вытащили из коляски. Оказалось, что это девочка, которой было месяца полтора. В ее пеленках обнаружили десять тысяч франков золотом - да, да, можешь себе представить? - десять тысяч франков! Папа положил их в банк - ей на приданое. Да уж, на дочь бедняков эта девочка была не похожа... Скорее, это была дочь дворянина и простой женщины из нашего города.., а может быть... Словом, мы строили уйму самых разнообразных предположений, но истины так никогда и не узнали...

Ничего и никогда... Ничего и никогда... Да и собаку никто в наших краях не признал. Она была нездешняя. Как бы то ни было, тот или та, кто трижды позвонил в нашу дверь, хорошо знал моих родителей, коль скоро выбор его пал на них.

Вот таким-то образом, полутора месяцев от роду, мадмуазель Перль появилась в доме Шанталей.

Впрочем, "мадмуазель Перль" ее прозвали гораздо позже. А при крещении ей дали имя Мари-Симона-Клер, причем имя Клер должно было впоследствии стать ее фамилией.

Откровенно говоря, наше возвращение в столовую с проснувшейся малюткой, глядевшей на людей, на огни испуганными голубыми глазенками, со стороны могло показаться довольно забавным.

Мы опять сели за стол, и каждый получил свою порцию пирога. Королем оказался я, и я избрал королевой мадмуазель Перль, как сегодня - ты. Только в тот день она вряд ли понимала, какая ей оказана честь.

Девочку приняли в нашу семью и воспитали. Шли годы; девочка выросла. Она была хорошенькой, ласковой, послушной. Все ее любили и, вероятно, страшно избаловали бы, если б этому не мешала матушка.

Матушка была женщиной строгих правил и неукоснительно придерживалась сословной иерархии. Она согласна была относиться к Клер, как к родным детям, но считала нужным, чтобы разделявшее нас расстояние не сокращалось ни на йоту и чтобы положение девочки в семье было определено совершенно точно.

И вот, едва она подросла настолько, что могла понимать такие вещи, матушка рассказала ей ее историю и очень деликатно, даже мягко, внушила ей, что она не родная дочь, а приемыш, и что в семье Шанталей она, в сущности говоря, чужая.

Клер поняла свое положение и повела себя удивительно умно и поразительно тактично: она сумела занять и сохранить то место, которое ей отвели, с таким неподдельным добродушием, непринужденностью и чуткостью, что отец не раз бывал тронут до слез.

Да и матушка была так растрогана горячей благодарностью и какой-то робкой привязанностью этого милого, ласкового создания, что стала называть Клер "дочкой". Порой, когда малютка проявляла особую добросердечность или деликатность, она, подняв очки на лоб, - это всегда служило у нее признаком волнения, - повторяла: "Нет, этот ребенок просто перл, настоящий перл!" Это прозвище привилось к маленькой Клер, и она, как была, так и осталась для нас "мадмуазель Перль".

Глава 4

Господин Шанталь умолк. Он сидел на биллиардном столе и болтал ногами; левой рукой он сжимал биллиардный шар, а правой теребил тряпку, которой мы стирали записи на грифельной доске и которая называлась у нас "меловой тряпкой". Слегка покраснев, он погрузился в воспоминания и теперь уже глухим голосом разговаривал сам с собой и тихонько брел по далекому прошлому, среди событий, которые давно миновали и которые сейчас возникали в его памяти, - так бродим мы по старинному родовому парку, в котором мы росли и где каждое деревце, каждая дорожка, каждый кустик - и колючий остролист, и душистый лавр, и тис, красные сочные ягоды которого лопаются у нас в пальцах, - на каждом шагу воскрешают какую-нибудь мелочь из былого, одну из тех незначительных, но милых сердцу мелочей, которые и создают самую основу, самую сущность нашей жизни.

А я стоял напротив него, прислонившись к стене и опираясь на ненужный биллиардный кий.

Помолчав с минуту, он продолжал:

- Господи, как она была хороша в восемнадцать лет!.. Как грациозна!.. Как прекрасна!.. Да, хороша.., хороша.., хороша.., и добра.., и благородна... Чудесная девушка!.. А глаза у нее были.., глаза у нее были голубые'.., прозрачные.., ясные... Таких глаз я никогда больше не видел... Никогда!..

Он опять помолчал. Я спросил:

- Почему она не вышла замуж? Он ответил не мне, а на слово "замуж", которое дошло до него.

- Почему? Почему? Да потому, что не захотела.., не захотела. А ведь у нее было тридцать тысяч франков приданого, и ей делали предложение не один раз... А она вот не захотела! Она все почему-то грустила. Это было как раз в то время, когда я женился на моей кузине, на малютке Шарлотте, на моей теперешней жене - я был ее женихом целых шесть лет.

Я смотрел на Шанталя, и мне казалось, что я проник в его душу, внезапно проник в одну из тех тихих и мучительных драм, которые совершаются в сердцах честных, в сердцах благородных, в сердцах безупречных, в тех замкнутых и непроницаемых сердцах, каких не знает никто, даже те, кто стал их безмолвной и покорной жертвой.

И вдруг, подстрекаемый дерзким любопытством, я сказал:

- Вот на ком вам надо было жениться, господин Шанталь!

Он вздрогнул и посмотрел на меня.

- Мне? На ком? - переспросил он.

- На мадмуазель Перль.

- На мадмуазель Перль? Но почему?

- Потому что ее вы любили больше, чем вашу кузину.

Он смотрел на меня странными, округлившимися, испуганными глазами.

- Я любил ее?.. Я? Что? Кто тебе сказал? - лепетал он.

- Да это же ясно как день, черт побери!.. Ведь это из-за нее вы без конца оттягивали свадьбу с вашей кузиной, которая ждала вас целых шесть лет!