Вега Де - Новеллы (-)

Здесь, меж лугов цветущих,

Где Мансанарес летний {41}

Очей моих слезами

Опять наполнен щедро;

Здесь, в тишине безлюдной,

Где на мое томленье

Лишь соловьи порою

Ответят грустной трелью;

Здесь, меж стволов иссохших

И почернелых веток,

Где и весной не в силах

Уже воскреснуть зелень

И где лишь древо скорби,

Лишь кипарис, как прежде,

Растет, со мной в печали

Соперничая тщетно,

Прекрасная Филида,

Тоскую по тебе я:

Ведь чем от цели дальше,

Тем нам она любезней.

Я говорю: "О море,

Быть может, ты заметишь

Следы моей пастушки

На отмелях прибрежных,

Вблизи которых много

Кораллов разноцветных,

Что славной Барселоне

Дают доход несметный.

Тогда в грозу и бурю,

Когда швыряет пену

В лицо далеким звездам

Высокомерный ветер,

Ты ей скажи: "Филида,

Порой грожу я смертью

Тем, кто к отчизне дальней

Плывет по горькой бездне;

Но тот смельчак, что в гавань

Твоих объятий рвется,

Пойдет ко дну в пучине

Печали беспредельной".

О море, даже вздыбив

Валы, как горы снега,

Чтоб туч они коснулись

И через миг исчезли,

Ты не превысишь горы

Ревнивых подозрений,

Которые Филида

Мне заронила в сердце.

О море, оросить мне

Позволь слезами берег,

Чтоб ты волной смело их

И превратило в жемчуг.

Едва ли кто, Филида,

Из пастухов, чьи песни

Над Тахо раздаются,

Предугадать сумел бы,

Что до границ испанских,

До самого прибрежья

Твоим следам вдогонку

Мои домчатся пени.

Ужели ты забыла,

Как здесь, под сенью леса,

Я омывал когда-то

Слезами лик твой нежный,

И мне они, сливаясь

С твоей слезой ответной,

Порой казались чище,

Чем слезы звезд небесных!

Здесь я с тобой простился

И здесь кончину встречу

Затем, что жив я только,

Пока с тобой мы вместе.

Спеши, моя Филида!

Я на пороге смерти,

Которая страдальцам

Дарует утешенье".

Обратив внимание на эти концерты, хотя то, что на них пелось, и было написано не для данного случая, а относилось к турнирам и празднествам, Леонардо заключил, что дон Феликс ухаживает за его сестрой или, как теперь принято говорить, ведет себя с нею галантно, - ведь всякое время приносит с собою свои новенькие словечки. Леонардо весьма расстроился, ибо был чрезвычайно осторожным, достойным кабальеро, и, не желая ссориться с особой столь уважаемой, как дон Феликс, поместил Изабеллу, весьма этим огорченную, в монастырь. Однако дон Феликс в ответ на эти хлопоты дона Леонардо начал действовать так, как если бы рука Изабеллы была ему уже обещана, и Изабелла, связанная обязательством, хоть и не давала к этому повода, согласилась стать женой дона Феликса. Договорившись об этом через посредство лиц благородного происхождения, она покинула монастырь, и они вступили в брак. Леонардо особенно этому не противился, прежде всего потому, что дон Феликс известен был своей знатностью, а кроме того, еще потому, что, будучи человеком разумным, признал, что нельзя препятствовать супружеству двух людей, которые любят друг друга, ибо сказано: "Кого бог соединил, человек да не разлучит" {45}.

Слава дона Феликса среди горожан и студентов достигла тем временем такой степени, что его всюду встречали приветственными кликами. Но некоторые кабальеро этого города, побуждаемые завистью, сговорились его убить, и хотя паж одного из них предупредил дона Феликса о грозящей ему опасности, он не пожелал принять никаких мер предосторожности и не стал скрываться. Заговорщики нанесли ему свыше сорока ран, и слуги принесли его к жене в таком состоянии, что Изабелла не надеялась, что он останется в живых.

Здесь будет уместно рассказать о происшествии, случившемся с неким знатным итальянцем, читавшим однажды вечером "Амадиса Галльского" {46}. Когда он дошел до того места, где герой, под именем Вальтенебрес, изображен лежащим на скале в пустынной местности под названием Пенья-Побре, то, не обращая внимания на множество слуг, смотревших на него с удивлением, он начал рыдать и, ударив кулаком по книге, воскликнул: "Maledetta sia la donna que tal te ha fatto passare!" {Да будет проклята дама, заставившая тебя вытерпеть такое! (Итал.).}

Прошу вас, не отчаивайтесь, ваша милость, ибо дон Феликс уже выздоравливает; мужество не вытекло вместе с кровью из его ран, сила духа его удержала в теле жизнь. Другой на его месте, без сомнения, умер бы; он, однако, выжил, на удивление самой природе.

Когда дон Феликс выздоровел, он велел поставить на площади шатер, увешанный всякими девизами, и встал на рассвете у его входа, приказав в качестве вызова трубить в трубы и бить в барабаны. На доне Феликсе были белые с золотом доспехи, яркий плюмаж соломенно-желтого и белого цветов, расшитые золотом и серебром чулки, белые сапоги, на плече копье, в левой руке шпага; и со щита свешивалось объявление с вызовом на поединок, прикрепленное к дощечке, поддерживаемой тремя шнурками золотого, желтого и белого цветов. Вид дона Феликса внушал ужас. Поднятое забрало открывало гневно сверкавшие глаза и черные усы - словно траур по тем жизням, которым он угрожал.

Так простоял он на месте целую неделю, и ни один кабальеро не вышел в поле, или, как говорили древние, на ристалище. По истечении этого времени его слуга, конный и в полном вооружении, коснулся щита, на котором висел вызов. Дон Феликс вышел из шатра и проскакал вместе с этим слугою расстояние, равное броскам трех копий, после чего так ударил своим копьем в землю, что она задрожала, а копье разлетелось на кусочки. Затем он направился домой, и все население города проводило его шумными и восторженными кликами. Прошло несколько дней, и завистники, которые и тут нашлись, - хотя, казалось бы, истинная доблесть не должна порождать зависти, - довели все случившееся до сведения короля, обвинив дона Феликса в том, что он будто бы хотел взбунтовать этот город. Произвели, как водится, следствие, и так как у зависти никогда не бывает недостатка в лжесвидетелях, то их не замедлили и на этот раз найти. Дон Феликс был приговорен к обезглавливанию на эшафоте и для этой цели был доставлен в столицу.

Весть об этом дошла до достойнейшего кабальеро, светлейшего сеньора дона Луиса Энрикеса де Кабреры, адмирала Кастилии, герцога Медина и графа Модика (деда того самого, который сейчас является главой этого славного дома), достойного и щедрого вельможи. Он прочитал записку дона Хауна Австрийского, в которой подтверждался вышеописанный подвиг, совершенный доном Феликсом при захвате турецкой галеры, и, посетив его в тюрьме, проникся к нему уважением настолько, что стал ходатайствовать перед его величеством о сохранении ему жизни.

Король, также весьма благосклонный к дону Феликсу за проявленное им мужество и понимавший, что в жизни трудно не нажить врагов, помиловал дона Феликса, но при этом запретил ему возвращаться в родной город.