Чарльз Диккенс - Торговый дом Домби и сын, Торговля оптом, в розницу и на экспорт (Главы I-XXX)

ГЛАВА III,

в которой мистер Домби показан во главе своего домашнего департамента как человек и отец

Похороны скончавшейся леди "состоялись", к полному удовольствию владельца похоронного бюро, а также и всего окрестного населения, которое обычно расположено в таких случаях к придиркам и склонно возмущаться каждым промахом и упущением в церемонии, после чего многочисленные домочадцы мистера Домби вновь заняли соответствующие им места в домашней системе. Этот маленький мирок подобно великому внешнему миру отличался способностью быстро забывать своих умерших; и когда кухарка сказала: "У леди был кроткий нрав", а экономка сказала: "Таков наш удел", а дворецкий сказал: "Кто бы мог это подумать?", а горничная сказала, что "она едва может этому поверить", а лакей сказал: "Это похоже на сон", - событие окончательно покрылось ржавчиной, и они начали подумывать о том, что и траур их порыжел от носки.

Ричардс, которую держали наверху в почетном плену, заря новой жизни казалась холодной и серой. У мистера Домби был большой дом на теневой стороне темной, но элегантной улицы с высокими домами, между Портленд-Плейс и Брайанстон-сквер. Это был угловой дом с просторными "двориками" *, куда выходили погреба, которые хмуро взирали на свет своими зарешеченными окнами и презрительно щурились косоглазыми дверьми, ведущими к мусорным ящикам. Это был величественный и мрачный дом с полукруглым задним фасадом, с анфиладой зал, выходивших окнами на усыпанный гравием двор, где два чахлых дерева с почерневшими стволами скорее стучали, чем шелестели, - так были прокопчены их листья. Летом солнце заглядывало в эту улицу только по утрам, примерно в час первого завтрака, появляясь вместе с водовозами, старьевщиками, торговцами геранью, починщиком зонтов и человеком, который на ходу позвякивал колокольчиком от голландских часов. Вскоре оно вновь скрывалось, чтобы больше уже не показываться в тот день, а музыканты и бродячий Панч *, скрываясь вслед за ним, уступали улицу самым заунывным шарманкам и белым мышам или иной раз дикобразу - чтобы разнообразить увеселительные номера; а в сумерках дворецкие, когда их хозяева обедали в гостях, появлялись у дверей своих домов, и фонарщик каждый вечер терпел неудачу, пытаясь с помощью газа придать улице более веселый вид.

И внутри этот дом был так же мрачен, как снаружи. После похорон мистер Домби распорядился накрыть мебель чехлами, - быть может, желая сохранить ее для сына, с которым были связаны все его планы, - и не производить уборки в комнатах, за исключением тех, какие он предназначал для себя в нижнем этаже. Тогда таинственные сооружения образовались из столов и стульев, составленных посреди комнат и накрытых огромными саванами. Ручки колокольчиков, жалюзи и зеркала, завешенные газетами и журналами, ежедневными и еженедельными, навязывали отрывочные сообщения о смертях и страшных убийствах. Каждый канделябр, каждая люстра, закутанные в полотно, напоминали чудовищную слезу, падающую из глаза на потолке. Из каминов неслись запахи, как из склепа или сырого подвала. Портрет умершей и похороненной леди, в рамке, повитой трауром, наводил страх. Каждый порыв ветра, налетая из-за угла соседних конюшен, приносил клочья соломы, которая была постлана перед домом во время ее болезни и гниющие остатки которой еще сохранились но соседству; притягиваемые какой-то неведомой силой к порогу грязного, сдающегося внаем дома напротив, они с мрачным красноречием взывали к окнам мистера Домби.

Апартаменты, которые оставил для себя мистер Домби, сообщались с холлом и состояли из гостиной, библиотеки (которая была, в сущности, туалетной комнатой, так что запах атласной и веленевой бумаги, сафьяна и юфти состязался здесь с запахом многочисленных пар башмаков) и оранжереи, или маленького застекленного будуара, откуда видны были упоминавшиеся выше деревья и - иной раз - крадущаяся кошка. Эти три комнаты были расположены одна за другой. По утрам, когда мистер Домби завтракал в одной из первых двух комнат, а также под вечер, когда он возвращался домой к обеду, раздавался звонок, призывавший Ричардс, которая являлась в застекленное помещение и там прогуливалась со своим юным питомцем. Бросая по временам взгляды на мистера Домби, сидевшего в темноте и посматривавшего на младенца из-за темной тяжелой мебели - в этом доме много лет прожил его отец и в обстановке оставалось немало старомодного и мрачного, - она стала размышлять о мистере Домби и его уединении, словно он был узником, заключенным в одиночную камеру, или странным привидением, которого нельзя ни окликнуть, ни понять.

Уже несколько недель кормилица маленького Поля Домби сама вела такую жизнь и проносила сквозь нее маленького Поля; и вот однажды, когда она вернулась наверх после меланхолической прогулки в угрюмых комнатах (она никогда не выходила из дому без миссис Чик, которая являлась по утрам в хорошую погоду, обычно в сопровождении мисс Токс, чтобы вывести на свежий воздух ее с младенцем, или, иными словами, торжественно водить их по улице, словно в похоронной процессии) и сидела у себя, - дверь медленно и тихо отворилась, и в комнату заглянула маленькая темноглазая девочка.

"Должно быть, это мисс Флоренс вернулась домой от своей тетки", подумала Ричардс, еще ни разу не видевшая девочки. - Надеюсь, вы здоровы, мисс?

- Это мой брат? - спросила девочка, указывая на младенца.

- Да, милочка, - ответила Ричардс. - Подойдите, поцелуйте его.

Но девочка, вместо того, чтобы приблизиться, серьезно посмотрела ей в лицо и сказала:

- Что вы сделали с моей мамой?

- Господи помилуй, малютка! - воскликнула Ричардс. - Какой ужасный вопрос! Что я сделала? Ничего, мисс.

- Что они сделали с моей мамой? - спросила девочка.

- В жизни не видала такого чувствительного ребенка! - сказала Ричардс, которая, естественно, представила на ее месте одного из своих детей, осведомляющегося о ней при таких же обстоятельствах. - Подойдите поближе, милая моя мисс. Не бойтесь меня.

- Я вас не боюсь, - сказала девочка, подойдя к ней. - Но я хочу знать, что они сделали с моей мамой.

- Милочка, - сказала Ричардс, - вы носите это хорошенькое черное платьице в память своей мамы.

- Я помню маму во всяком платье, - возразила девочка со слезами на глазах.

- Но люди надевают черное, чтобы вспоминать о тех, кого уже нет.

- Где же они? - спросила девочка.

- Подойдите и сядьте возле меня, - сказала Ричардс, - а я вам что-то расскажу.

Тотчас догадавшись, что рассказ должен иметь какое-то отношение к ее вопросам, маленькая Флоренс положила шляпу, которую держала в руках, и присела на скамеечку у ног кормилицы, глядя ей в лицо.

- Жила когда-то на свете леди, - начала Ричардс, - очень добрая леди, и маленькая дочка горячо любила ее.