Хаймито Додерер - Последнее приключение

И взору Говена явилась в слабых отсветах солнечных бликов сама судьба в виде белой холеной руки, выскользнувшей из меховой опушки парчового рукава и простершей к нему открытую ладонь; и это явление тоже показалось ему гораздо более огромным и страшным, нежели голова змея, надвинувшаяся однажды из лесной глубины на усыпанную бурой хвоей дорогу.

- Я все, все обещаю вам, милостивый сеньор, - собрав последние остатки голоса, произнес Говен, схватил руку марешаля и, наклонившись, поцеловал ее.

Как Говен, отпущенный марешалем, выбрался из липовой аллеи, он и сам не знал, ибо ему стоило немалых усилий сохранять равновесие, чтобы не шататься. Но прийти наконец в себя, остановиться или присесть - к чему в этих садах располагали многочисленные мраморные ротонды и беседки - ему так и не удалось. Он шагал все дальше и дальше, ощущая свое тело как снятую с петель дверь, лишь небрежно прислоненную к косяку. Он не шел, а будто падал, невесомый, в бездну солнечного света, синевы, буйного пожара цветочных гирлянд, стекающих вниз по белым стенам, он блуждал взглядом по искристому зеркалу прудов, внезапно открывавшихся перед ним, и видел вдали, поверх моря цветов, синие тени замкового собора. Мимоходом он поклонился группе придворных дам, игравших в мяч, но поклонился с отсутствующим взглядом, ощущая все свои члены словно одеревенелыми, лишь самой поверхностной оболочкой своей ему принадлежащими. Высокая дама со светло-каштановыми локонами удивленно посмотрела на него, потом отвернулась и с силой бросила мяч.

Как камень, давило на сердце Говену поручение марешаля; к чему угодно был он сейчас готов, только не к тому, чтобы преследовать какую-либо цель; но именно это и должно было направить его к сеньору де Фаньесу.

Когда он снова представил себе, как и о чем он спросит своего прежнего сеньора, он внезапно и резко прервал быстрый свой шаг, и тут наконец подвернувшаяся ему скамья оказалась как нельзя более кстати. Опустившись на нее и окинув взглядом далекий подернутый дымкой небосклон над террасами и садами, он впервые за все это время перевел дух, и сразу, будто принесенная легким летним ветром, его осенила мысль: просто остаться здесь, посидеть, отдохнуть, и пусть поручение марешаля, пусть все вообще идет своим чередом и проходит мимо, как те одинокие облака, что лишь изредка появлялись тут на горизонте, медлили несколько мгновений и снова таяли, канув в небытие, как и дни, и недели в Монтефале. И Говен успокоился.

Вдруг кто-то спрыгнул с высокой мраморной ступени на дорожку, подбежал и отвесил изящный поклон.

То был его паж, о котором он совсем забыл; несколько часов назад, желая немного побыть в одиночестве, он велел ему остаться здесь и поджидать его.

- Пойди к сеньору де Фаньесу и извести его, что я сейчас к нему приду, - сказал он пажу.

В тот момент, когда под сводами липовых крон Говену нежданно-негаданно предстал марешаль, сеньор Руй еще наслаждался сном; и если не в полном смысле слова сном заядлого праведника (едва ли таковой может получиться из "блудного рыцаря"), то все-таки сном человека, который в достаточной мере отдалился от обступивших его со всех сторон мирских дел, чтобы безмятежно почить в самой их гуще.

На небе мало что изменилось, солнце еще стояло в зените. Зеленоватая тень от листвы падала на ложе и тяжелое кресло, в котором, положив голову на подлокотник, спал Патрик, юный отпрыск английских графов, сама свежесть, розовость и чистота - будто кто-то бросил на сиденье пучок колосьев вперемешку с полевыми цветами.

В эту обитель тишины вдруг скользнул, вынырнув из-под арки, белобрысый малец в двухцветной ливрее, зыркнул искоса на спящего сеньора де Фаньеса и потом с размаху врезал Патрику под ребро, на что юный англичанин, не открывая глаз, молниеносным движением худенькой ноги весьма ловко пнул незваного пришельца в живот.

- Просыпайся, Патрик, - свистящим шепотом проговорил тот (как будто такой пинок не был достаточным свидетельством пробуждения), - к твоему господину идут!

- Кто там? - отозвался теперь и сеньор Руй, с интересом следивший со своего ложа за этой маленькой интермедией.

Белоголовый задира тотчас отскочил от Патрика, поспешил к оттоманке, изобразил такой поклон с разворотом, который сделал бы честь любому церемониймейстеру, отступил на шаг и высоким, звучным голосом возвестил следующее:

- Милостивый сеньор! Гамурет, вольный рыцарь из Фронау, куратор Орта и правитель Вайтенека, посылает меня к вам, дабы узнать, не соизволит ли ваша милость принять его.

- Мчись назад, - ответствовал сеньор Руй, - передай своему любезному благородному сеньору мой сердечный привет и скажи, что я буду очень рад видеть его у себя.

Вскоре появился Фронауэр; он шел под аркадами висячих садов, предшествуемый пажом, и остановился наверху, на последней ступеньке маленькой лестницы, спускавшейся к площадке, которую избрал местом отдыха сеньор Руй. Там он стоял, возвышаясь на фоне голубого неба, и солнце просвечивало сквозь его льняные волосы, казавшиеся совсем светлыми и легкими, как само золото солнечных лучей. Сеньор Руй с распростертыми объятиями поспешил навстречу гостю.

- Я пришел к вам для чистосердечной и доверительной беседы, сеньор Руй, - сказал Фронауэр и начал спускаться по ступенькам. На нем был просторный шелковый камзол голубого цвета с поясом из оленьей кожи. Вокруг шеи и на плечах лежал белый мех.

Пажи во мгновение ока принесли молодое вино, плоды и печенье.

- Говорите же, - произнес де Фаньес, - и будьте уверены, что сердце брата открыто для вас.

- Я хотел бы узнать, - без обиняков начал Фронауэр и опустился в тяжелое кресло, в котором только что дремал Патрик, - намерены ли вы просить руки герцогини.

- Нет, сеньор Гамурет, - с такой же прямотой ответил де Фаньес, - я этого делать не намерен.

- Выходит, это придется делать мне?

- А разве не к тому направлены все ваши помыслы?

- Нет. Не буду кривить душой.

- Но к сватовству вас никто и не принуждает, сеньор Гамурет.

- Не принуждает. Однако неужто зазря был проделан весь этот тяжкий поход, зазря пережит этот ужас, ни за что, ни про что этот многодневный путь по лесу и снова по лесу, будто по дну морскому? Да что там говорить вы сами все это пережили. У меня не укладывается в голове, как можно отправиться восвояси, не взяв награды.

- Но для вас это, похоже, невелика награда, - с улыбкой заметил испанец.

- Да как вам сказать. Дела в этом герцогстве, пожалуй, можно было бы наладить, если взяться за них с умом. Но... чужое мне все тут! Как у турок! А вы, сеньор Руй, так вот и готовы все это оставить? Как-то странно...

- На то я и странствующий, или блудный, рыцарь, - засмеявшись, ответил сеньор Руй. - Нет, не по нраву она мне, эта достойная дама, вот и все. С какой стати мне вгрызаться в яблоко из-за того только, что оно яблоко? Нет уж, моя свобода мне дороже. Но поймите меня правильно: будь яблоко мне по вкусу, я давно бы уже вгрызся. Возможностей было хоть отбавляй.