Хаймито Додерер - Слуньские водопады

И все же.

Она не пришла. Иллек обошел все залы, внимательно осмотрел. Потом тщательно запер все замки. Неподалеку, в маленьком старом домишке, жил ночной сторож, охранявший, помимо музея, еще и другие близлежащие здания. Иллек попросил его приглядеть за музеем. Они частенько так друг друга подменяли. Затем он вернулся, мимо музея направился к кабачку и сел на свежем воздухе под деревьями.

Здесь было очень приятно, "красивая местность", как принято говорить; постепенно она превратилась в обширный, застроенный редкими виллами фешенебельный квартал. Иллек почти никогда не бывал в городе, разве что по служебным поручениям директора музея. Еду ему приносила жена ночного сторожа (она же убирала у него), или он сам приходил за едой к ней на кухню. Его не угнетала тяжелая работа, деда и волнения разного рода. Если в музее скапливалось много бумаг, он занимался ими точно так, как велел ему директор, писал письма своим педантическим унтер-офицерским почерком; иностранные слова и латинские выражения директор аккуратно и разборчиво выписывал для Иллека на отдельном листочке. Пишущей машинки в музее не было. Ответы на мольбы о той или иной научной справке на английском, немецком или французском языках господин директор писал собственноручно.

Человек, выросший в сиротском приюте, как правило, и в дальнейшем живет без семьи, что на добрых восемьдесят процентов сокращает самую бесплодную на свете переписку, а именно семейную. Иллек почти никогда не писал и не получал писем. При этом был вполне способен аккуратно подшивать и составлять официальные письма. Но это не входило в его канцелярские обязанности, да и повода не было.

Так мало-помалу нашему взору открывается тихая заводь, в которую попал наш бывший унтер-офицер и где он уже довольно долго прожил, до того дня как в этой заводи появился и бросил якорь роскошный корабль, сверкающий огнями и пестрящий вымпелами, Марго Путник.

Только жизнь, притерпевшаяся к истинной пустоте, может вдруг забурлить от такого ее наполнения.

Перед кабачком Иллек заметил такси, а в саду - парочку, забившуюся в угол, но тотчас же отвел взгляд, как всякий порядочный человек, когда он видит любовников, и выбрал себе место поодаль.

Она не пришла. Обычно она не часто бывала здесь, между двумя ее появлениями иной раз проходило восемь дней, а то и две недели. Порою, хотя это бывало редко, она являлась несколько дней подряд. Всякий раз ее появление было для Иллека случаем, который мог произойти только сегодня, сейчас и при особо счастливых обстоятельствах. Это как бы зависело от него. Если он смирялся с ее отсутствием, если уже не ждал ее в маленьком вестибюле музея, а медленно прохаживался по залам и ничуть не сердился на посетителей, которые еще торчали там, - тогда она внезапно и ярко возникала в уголке. Он не смел заговорить с ней. Только кланялся, отходил в сторону, и она проходила мимо него. Потом он шагал из зала в зал, крича: "Господа, музей закрывается!", она выходила последней и, когда уже все посетители покидали здание музея, проскальзывала в его комнатушку; здесь он уже мог ее обнять. Всякий раз это бывал миг чудовищнейшего волнения, когда она последней спускалась с лестницы, что вела наверх (где были и римские статуэтки), в светлый зал со вделанными в стены античными каменными плитами, на которых были выбиты легенды, и, слегка помедлив там, если никого уже больше не было, направлялась к его двери.

Когда сейчас он сидел в кабачке и перед ним стояло вино, такие видения его уже не посещали. Как он ждал ее сегодня, даже стоял у ворот, весь как бы вытянувшись ей навстречу. Но ее все равно не было. Сейчас Иллек вновь обрел свою покладистость и послушание - на этом приглушенном фоне разыгрывалась вся его жизнь, и теперь этот фон вновь успокоительно покачивался, точно занавес, который Мими спокойно и неумолимо отдернула перед ним.

Но перед занавесом что-то осталось лежать. Маленький серый предмет, на первый взгляд его можно было принять за подкову, но то была не подкова, а стоптанный каблук от сапога. Он валялся неподалеку от места, где Иллеку представилось то незабываемое великое зрелище - гибель драгунского полка под Капошваром. Каблук лежал на проселочной дороге, пыль над которой напоминала вытянутое в длину твердое тело (поэтому-то каблук и: показался на первый взгляд подковой) - оттого, что войска, орудия и обозы после учений растянулись в бесконечную походную колонну. Каблук лежал слева в дорожной пыли, и вот уже все прошли мимо.

Этим каблуком был сам Иллек. Он лежал слева в дорожной пыли, и все уже прошли мимо. Но он остался лежать. С внезапной настойчивостью и все исключающей силой убеждения (на которую образованный человек в подобном случае, возможно, вообще не был бы способен) вычеканил Иллек картину всей своей жизни и лишь потом заметил, что это ручьем текущие слезы сделали соленым и горьким вино у него в стакане. О, никакой ненависти к даме! Лишь сетование из-за вынесенного себе не в меру сурового приговора!

Он услышал, как отъехала машина. Теперь он был один в маленьком саду кабачка.

Дональд, к досаде Марго, отлично понял то, что она тихо и быстро сказала по-венгерски своей горничной, и насчет кухарки и лакея Яноша тоже. Примерно через пятнадцать минут, едва он услышал, как захлопнулась входная дверь, для Дональда настал великий миг его активности.

Марго смотрела на него сверху вниз, когда он опустился перед ней на колени на толстом персидском ковре (вся квартира была устлана такими коврами) и принялся покрывать поцелуями ее обнаженные руки, начиная от запястья и выше.

Она не отняла у него руку, а сама отдалась во власть своей почти абсолютной, окружающей ее со всех сторон, отделяющей от всех и вся холодности, в кольце которой покоились ее ненависть и презрение. Ибо это было уже чересчур: ничего не ведающий, невесть откуда явившийся английский верзила - она давно уже догадалась, что он от чего-то удрал, - сразу же домогается ее, при первой удобной возможности хочет добиться ее, ее, которую сегодня оставили буквально все (даже прислуга!). Ощущение покинутости и одиночества, ясное сознание того, что она не может даже намекнуть англичанину на то, что с ней творится, все это придавало ей осторожности и укрепляло ее позицию. Когда он начал целовать ее ноги, от щиколоток и выше, она решила его уничтожить и принялась за дело.

Она перебирала пальцами его волосы, затем даже нагнулась и поцеловала в голову. Это далось ей без труда, ибо Дональд ей нравился. Лишь на секунду мелькнула у нее мысль, что здесь она так же могла бы захватить лидерство, как и с Иллеком, но тут же перед этим намерением выросла стена невозможности. Она вдыхала запах его светлых волос, мягких, ухоженных, пахнувших чем-то горьким. Но эта благосклонность оставалась как бы внизу, у подножия горы, совсем как Дональд, лежащий у ее ног, она не в состоянии была достичь той ледяной вершины своей ярости, ярости против каждого, против всех - против Ласло, Гергейфи, лакея Яноша, кухарки, горничной Марики. Всем им, вместе взятым, готовилась она нанести удар. Ее травили, теснили, навязали ей этого англичанина, и в последний момент все бросили ее на произвол судьбы. Теперь она им ответит.