Халиль Джебран - Из книги Безумец, Его притчи и стихи

Дорогой мы встретили человека, сидевшего на сером утесе, который доставал соль из мешка и по щепотке бросал ее в море.

-- Это пессимист,-- сказала мне душа.-- Мы не станем здесь купаться. Поищем другое место.

Мы двинулись дальше и дошли до небольшой бухты, где увидели человека, стоявшего на белом утесе. В руках у него был ларец, украшенный драгоценными каменьями, из которого он доставал кусочки сахару и бросал в море.

-- Это оптимист,-- заметила душа.-- Он тоже не должен видеть нас голыми.

Мы пошли дальше и на отмели увидели человека, который подбирал дохлых рыб и бережно опускал их в воду.

-- Не будем купаться на глазах у него,-- сказала мне душа.-- Он филантроп.

И мы прошли мимо.

ЧУТЬ дальше мы увидели человека, который обводил контур своей тени на песке. Высокая волна смывала рисунок. Но он без устали продолжал свое занятие.

-- Он мистик,-- вымолвила душа.-- Оставим его. И мы шли дальше по взморью, пока не увидели человека, который, укрывшись в прибрежной пещере, собирал пену и наполнял ею алавастровую чашу.

-- Это идеалист,-- шепнула мне душа.-- Уж он-то никак не должен видеть нашей наготы!

И мы отправились дальше. Вдруг мы услышали чей-то крик: "Вот море. Вот глубокое море. Вот неоглядное могучее море!"

Когда же мы вышли к тому месту, откуда доносился голос, нашим глазам предстал человек, стоявший к морю спиною, который, приложив к уху раковину, вслушивался в ее глухой гул.

-- Пойдем дальше,-- предложила мне душа.-- Он реалист -- тот, что поворачивается спиною к целому, которого ему не объять, и пробавляется какой-нибудь частицей.

И опять нам пришлось пуститься в путь. На покрытом водорослями берегу среди скал мы приметили человека, который лежал, зарывшись в песок с головой. И тут я сказал моей душе:

-- Вот где мы можем искупаться -- уж он-то нас не увидит.

-- Нет! ни за что! -- воскликнула душа.-- Ведь он из них самый зловредный. Это же святоша.

И великая грусть легла на лицо моей души и проникла в ее голос.

-- Уйдем отсюда,-- промолвила она.-- Здесь нам все равно не найти уединенного, укромного места для купания. Я не хочу, чтобы этот ветер развевал мои золотистые волосы, чтобы струп этого воздуха коснулись моей белой груди, и не позволю солнечному свету обнажить мою святую наготу.

И мы покинули те берега и отправились на поиски Величайшего Моря.

РАСПЯТЫЙ

-- Распните меня! -- молил я людей.

-- Зачем нам брать грех на душу? -- возразили они мне.

-- Что как не распятие безумцев поможет вам возвыситься? -- сказал я.

Они вняли моим словам и распяли меня. И это дало мне покой.

И вот, когда я висел между землею и небом, они подняли головы и посмотрели на меня. И возвысились, ибо никогда прежде не подымали головы.

Вдруг из толпы раздался чей-то голос:

-- Какую вину ты хочешь искупить?

-- Ради чего приносишь себя в жертву? -- допытывался другой.

-- Не льстишь ли ты себя надеждой такой ценою приобресть мирскую славу? -- спросил третий. Тут четвертый воскликнул:

-- Смотрите-ка, он улыбается! Возможно ли, чтоб он простил такую боль? И я ответил всем им:

-- Пусть только одно останется в вашей памяти -- что я улыбался. Я не искупаю вину, не жертвую собой, не ищу славы; и мне нечего прощать. Меня томила жажда и я молил вас дать мне моей крови, чтобы напиться. Ибо что еще может утолить жажду безумца, как не его собственная кровь? Я немотствовал и просил, чтобы вы ранили меня и раны те стали мне устами. Я был в узилище ваших дней и ночей и искал врата в безмерно большие дни и ночи.

И теперь я ухожу, как ушли доселе распятые. Но не думайте, что распятие истощает наши силы. Ибо нас должны распинать все большие и большие люди между все более великими землями и великими небесами.

АСТРОНОМ

В тени храма мы с другом увидели сидевшего в одиночестве слепца.

-- Вот мудрейший человек в нашей стране,-- сказал мне друг.

Простившись с ним, я подошел к слепцу и приветствовал его. Мы разговорились и немного погодя я спросил:

-- Прости мне мой вопрос, с коих пор ты перестал видеть?

-- Я родился слепым,-- промолвил он.

-- И какую же тропу мудрости ты избрал? -- поинтересовался я.

-- Я астроном,-- ответил слепец, и, приложив руку к груди, добавил: -Вот за этими солнцами, лунами и звездами я наблюдаю!

СКАЗАЛ ТРАВЯНОЙ СТЕБЕЛЬ

Сказал травяной стебель осеннему листу:

-- Ты так шумишь, когда падаешь! Ведь ты все мои зимние сны разгонишь.

Лист возмутился и сказал:

-- Ах ты презренное ничтожество! Безголосая брюзга! Ты не жил в вышине -- где тебе знать, как звучит песня.

После этих слов осенний лист опустился на землю и заснул. Наступившая весна разбудила его -- но теперь он уже был травяным стеблем.

А когда пришла осень и стала навевать на него зимний сон, а в воздухе над ним закружилась облетающая листва, он пробормотал:

-- Ох уж эти осенние листья! Ну и шуму от них! Они разгонят все мои зимние сны.

ГЛАЗ

Однажды Глаз сказал:

-- За этими долинами я вижу гору в синеватой дымке тумана. До чего же она красива!

Его слова долетели до Уха, которое напрягло свой слух, а потом удивленно спросило:

-- Где же тут гора? Что-то ее не слыхать.

-- Я все пытаюсь нащупать ее или хотя бы дотронуться до нее, да все напрасно -- ничего похожего на гору не нахожу,-- промолвила Рука.

-- Никакой горы здесь нет, я не слышу ее запаха,-- изрек Нос.

Тут Глаз посмотрел в другую сторону, и все разом заговорили о чудном наваждении, которое примерещилось ему, и сошлись на том, что с Глазом творится что-то неладное.

ДВА УЧЕНЫХ МУЖА

Некогда в древнем городе Афкяре жили два ученых мужа, каждый из которых ненавидел учение другого и старался всячески принизить его. Ибо один отрицал существование богов, другой же в них верил.

Однажды они повстречались на рыночной площади и, окруженные толпой своих почитателей, затеяли спор касательно того, есть боги или нет их. После долгих препирательств они разошлись.

В тот вечер неверующий отправился в храм и, простершись пред алтарем, молил богов простить его нечестивое прошлое.

А в тот же час другой ученый муж, чтивший богов, сжег свои священные книги, ибо сделался неверующим.

КОГДА РОДИЛАСЬ МОЯ ПЕЧАЛЬ

Когда родилась моя Печаль, я заботливо выхаживал ее и оберегал с нежностью и любовью.

Моя Печаль росла, как и все живое, росла сильная, прекрасная, исполненная прелести и очарования.

И мы с Печалью любили друг друга и любили окружавший нас мир, потому что у Печали было доброе сердце и мое рядом с нею становилось добрее.

Когда мы с Печалью разговаривали, наши дни обретали крылья и сновидения обвивали наши ночи, потому что Печаль говорила ярким языком и мой язык становился рядом с нею ярче.

Когда мы с Печалью пели, соседи садились у окон послушать нас, потому что наши песни были глубокими, как море, и их мелодии были полны причудливых воспоминаний.