Халиль Джебран - Из книги Безумец, Его притчи и стихи

Когда мы шли вместе с Печалью, люди провожали нас нежным взглядом и шептали вслед самые ласковые слова. А иной раз посматривали на нас завистливыми глазами, потому что Печаль была благородна и я гордился ею.

Но моя Печаль умерла, как умирает все живое, и оставила меня наедине с моими мыслями и раздумьями. И теперь, когда я говорю, слова свинцом падают с губ. Когда я пою, соседи не хотят слушать моих песен. Когда иду по улице, никто даже не взглянет на меня. И только во сне я слышу, как кто-то сочувственно говорит:

-- Глядите, вот лежит человек, чья Печаль умерла.

... А КОГДА РОДИЛАСЬ МОЯ РАДОСТЬ

А когда родилась моя Радость, я взял ее на руки и, взойдя на кровлю дома, вскричал:

-- Приходите, соседи, посмотрите, что за Радость сегодня родилась у меня! Приходите, люди добрые, поглядите, как она беззаботно веселится и смеется под солнцем!

Но, к моему великому изумлению, ни один из соседей не пожелал посмотреть на мою Радость.

Семь месяцев подряд каждый день я всходил на кровлю дома и возвещал рождение Радости, однако никто не внимал моим словам. Так мы и жили, я и Радость, в полном одиночестве, и никому не было до нас дела.

И вот лицо Радости сделалось бледным и печальным, потому что ничье другое сердце, кроме моего, не восторгалось ее очарованием и ничьи другие губы не касались поцелуем ее губ.

И вот Радость моя умерла -- не вынесла одиночества.

И теперь я лишь тогда вспоминаю умершую Радость, когда вспоминаю умершую Печаль. Но память -- это осенний лист, который, прошелестев на ветру, умолкает навсегда.

"С О В Е PШ Н Н ЫЙ МИР"

Бог затерянных душ! Ты, затерянный среди богов, внемли мне!

Милостивая Судьба, хранящая нас, безумных странствующих духов, внемли мне!

Я, несовершеннейший, живу среди племени совершенных.

Я, человеческий хаос, туманность смешавшихся стихий, движусь среди конечных миров -- людей с их "непреложными законами и строгим порядком и с их приведенными в стройные системы мыслями, упорядоченными мечтаниями, с их исчисленными и выверенными представлениями.

Мой боже, их добродетели отмерены, ИХ пороки взвешены и даже все то бессчетное, что проходит в мглистых сумерках между пороком и добродетелью,-все это описано и учтено.

Дни и ночи делятся у них на доли, четко определяющие их поступки, и подчиняются безукоризненно точным 'прави-лам:

Есть, пить, прикрывать наготу, а затем в должный срок испытывать усталость.

Трудиться, играть, петь, плясать, а затем, в урочное время, ложиться и недвижно лежать.

Мыслить так-то, чувствовать столько-то, а затем, с восходом некой звезды, переставать мыслить и чувствовать.

Обирать ближнего с улыбкой и щедрой рукой рассыпать дары, льстить с тонким расчетом, хитро обвинять, разъедать словами чью-нибудь душу, жечь дыханием чье-то тело, а затем вечером, покончив со всеми делами, умыть руки.

Любить как велит заведенный искони порядок, судить о лучшем, что есть в другом, с предвзятостью; подобающим образом поклоняться богам, ловко расстраивать бесовские козни, а после начисто забыть обо всем, словно память помертвела.

Предаваться мечтаниям, когда к тому есть повод, сосредоточенно погружаться в раздумья; безмятежно наслаждаться счастьем, страдать с достоинством, а затем осушить чашу до капли, в надежде, что завтрашний день наполнит ее вновь.

Все это, о боже, замыслено намеренно, произведено на свет обдуманно, взлелеено со тщанием, подчиняется всем правилам, направляется разумом, а затем умерщвляется и погребается по велению обычая. И даже скрывающие их немые могильные холмы, что разбросаны по дну человеческой души, все помечены и сочтены.

Вот он, идеальный мир, мир высочайшего совершенства, мир невиданных чудес, самый спелый плод в Божием саду, учительная мысль вселенной.

Только для чего здесь я, боже, я -- незрелое семя неосуществленной страсти, обезумевшая буря, что не ищет ни востока, ни запада, сбившийся с пути осколок сгоревшего светила?

Для чего здесь я, о бог затерянных душ, сам затерянный среди богов?