Генри Джеймс - Урок мастера

Разумеется, это был человек деятельный, он должен был всегда чего-то добиваться, и все в нем противилось безмятежной идиллической жизни. Но при этом он, как видно, отличался таким добродушием, что принимал выпавшую на его долю бесславную передышку как некую печальную необходимость. Пол Оверт разделил минут двадцать этого досуга с ним и со всеми остальными: те смотрели на него, а он - на них, не очень-то понимая, кто же эти люди, продолжавшие меж тем начатый разговор, содержание которого от него ускользало. В сущности, это был разговор ни о чем, где неожиданные, случайные паузы перемежались с каскадами светской болтовни, и вертелся он вокруг каких-то имен и названий мест, которые мало что ему говорили. Однако живое участие в нем собеседников и сама неторопливость были приятны ему и очень под стать пленившему его теплому воскресному утру.

Внимание Оверта на первых порах было поглощено одним частным вопросом. Он спрашивал себя, не Сент-Джордж ли один из двух более молодых людей, которых он видел перед собой. Многих своих знаменитых современников он знал по фотографиям; что же касалось этого прославленного, но последнее время сбившегося с пути романиста, то, как ни странно, ему никогда не случалось видеть его лица. Одного из этих двух следовало, правда, исключить - он был для него слишком молод; другой же, пожалуй, был недостаточно умен, и у него были такие невыразительные, лишенные всякой пытливости глаза. Если глаза Сент-Джорджа действительно оказались бы такими, то проблему внутренней противоречивости его таланта разрешить было бы еще труднее. К тому же обладатель этих глаз так вел себя с дамой в красном, как нельзя себе представить, чтобы мог вести себя с женою даже писатель, которого критики обвиняли в том, что он слишком многим готов пожертвовать ради стиля. И наконец, сам не зная почему, но Пол Оверт думал, что если бы этот человек с невидящими глазами носил имя, от которого сердце его начинало биться (а у него к тому же еще были эти несуразные модные бакенбарды - юный поклонник знаменитого писателя никогда бы не мог представить себе _его_ лица в столь вульгарном обрамлении), то он непременно бы чем-нибудь выказал, что узнает его, встретил бы по-дружески, был бы хоть немного наслышан о нем, знал бы, что это он написал "Джинистреллу", и, уж во всяком случае, до него донеслось бы, что этот только что вышедший роман произвел впечатление на знатоков. Пол Оверт боялся чересчур возгордиться собой, но он подумал, что с его стороны не было бы нескромностью допустить, что то обстоятельство, что он является автором "Джинистреллы", уже может служить ему известной рекомендацией. Сопровождавший его военный представился. Это был Фэнкорт, но вместе с тем это был Генерал, и за эти несколько минут он успел сообщить приехавшему, что прослужил двадцать лет за границей и только недавно вернулся.

- И что же, вы собираетесь остаться в Англии? - спросил Оверт.

- О да, я уже купил себе домик в Лондоне.

- И, надеюсь, вы довольны, - сказал Оверт, глядя на миссис Сент-Джордж.

- Ну как вам сказать, маленький домик на Манчестер-сквер, особенно радоваться тут нечему.

- Нет, я говорю, вы довольны тем, что снова дома, что вернулись в Лондон.

- Моя дочь этому рада, а это главное. Она очень любит живопись, и музыку, и литературу, и тому подобное. В Индии ей всего этого не хватало, ну а в Лондоне она это находит или, во всяком случае, надеется найти. Мистер Сент-Джордж обещал ей помочь, он к ней удивительно добр. Она пошла в церковь, она это тоже очень любит, но через четверть часа они вернутся. Разрешите, я представлю вас ей, она будет так рада с вами познакомиться. Должен вам сказать, что она прочла от корки до корки все, что вы написали.

- Я буду очень рад, только написал я не так уж много, - сказал Оверт, который уже понял, что генерал имеет лишь очень смутное представление о его творчестве, однако нисколько не был этим обижен. Его только удивляло, что при том, что тот выказал ему столь дружеское расположение, он не подумал даже познакомить его с миссис Сент-Джордж. Коль скоро он заговорил о том, что хочет его представить, то ведь мисс Фэнкорт (по всей вероятности, она не замужем) находилась в эту минуту далеко, в то время как жена его знаменитого confrere [собрата (фр.)] была здесь, можно сказать, рядом. Особа эта просто поразила Пола Оверта: это была очень хорошенькая женщина, выглядевшая удивительно молодо и отличавшаяся таким изяществом, что ему показалось (вряд ли сам он мог бы сказать почему), что все это напоминает какую-то мистификацию. Никто, разумеется, не мог отнять у Сент-Джорджа право иметь хорошенькую жену, но молодой человек никогда бы не принял эту самоуверенную даму в эффектном парижском платье за подругу жизни писателя. Он понимал, что, вообще-то говоря, подруга эта чаще всего может принадлежать к самым различным типам женщин; его собственные наблюдения убедили его, что она совсем не обязательно должна быть унылой и нудной. И все же никогда еще ему не случалось видеть, чтобы всем обличьем своим она показывала, что благополучие ее в большей степени в порядке вещей, чем перепачканный чернилами и заваленный корректурами письменный стол. Миссис Сент-Джордж могла быть скорее уж женою того, кто "ведет" книги, чем того, кто их пишет; того, кто воротит крупными суммами в Сити и занят сделками более выгодными, чем те, что поэты совершают со своими издателями. При всем этом она как бы намекала на некий успех более личного свойства, как если бы именно она являла собой наиболее характерное порождение века, когда общество, мир, занятый разговорами, сделался огромной гостиной, а Сити - всего лишь передней, через которую туда попадают. Сначала Оверт решил было, что ей около тридцати; потом, спустя некоторое время, он стал думать, что, вероятнее всего, ей под пятьдесят. Но двадцатью годами этими ей как-то удавалось жонглировать; они мелькали только изредка, точно кролик, которого фокусник ухитряется спрятать в рукаве. Кожа ее отличалась необычайною белизной, и все в ней было очаровательно: глаза, уши, волосы, голос, руки, ноги (которые особенно выигрывали от непринужденности, с какою она расположилась сейчас в плетеном кресле), и бесчисленные кольца, которыми были унизаны ее пальцы, и ленты на платье. Вид у нее был такой, как будто она надела на себя все самое лучшее, чтобы идти в церковь, а потом вдруг нашла, что платье ее слишком для этого нарядно, и решила остаться дома. Она рассказала довольно длинную историю о том, как бесчестно вела себя леди Джейн с герцогиней, а потом совсем коротенькую - о тем, как она что-то купила в Париже (на обратном пути из Канн) (*2) для леди Эгберт, которая с ней так и не расплатилась. Полу Оверту казалось, что она хочет представить знаменитых людей лучше, чем они есть, до тех пор, пока он не услышал, как она говорит о леди Эгберт: она так ее поносила, что ему стало ясно, что он ошибался. Он почувствовал, что лучше бы понял ее, если бы взгляды их встретились, но она за все время почти ни разу на него не взглянула.

Читать дальше