Генри Джеймс - Урок мастера

- О, не упоминайте ничего _здесь_ о том, что написал я: в этом доме есть другой человек, он-то и есть наше настоящее! - когда он изрек этот короткий искренний протест, он верил, что она не увидит в его словах ни насмешливого самоуничижения, ни неблагодарности преуспевающего писателя, который пресытился похвалами.

- Вы говорите о мистере Сент-Джордже? Не правда ли, он обаятелен?

Пол Оверт взглянул на нее в эту минуту: глаза ее загорелись каким-то лучезарным светом.

- Увы, я с ним не знаком, я могу восхищаться им только на расстоянии.

- Ну, так вам надо с ним познакомиться, ему так хочется побеседовать с вами, - продолжала мисс Фэнкорт, у которой, очевидно, была привычка говорить людям то, что, как она сама же стремительно решала, может доставить им удовольствие. Оверт догадался, что расчет этот основывался на том, что, в ее глазах, отношения между людьми складывались просто.

- Мне бы и в голову не пришло, что он что-нибудь обо мне знает.

- Знает, все знает. А если бы вдруг оказалось, что нет, то я бы ему о вас все рассказала.

- Рассказали обо мне все?

- Вы говорите совсем как герои вашей книги! - воскликнула девушка.

- Выходит, что они все говорят одинаково.

- Но ведь писать так трудно. Судя по рассказам мистера Сент-Джорджа, на это уходит столько сил. Я ведь и сама тоже пыталась и убеждена, что это действительно так. Я пыталась написать роман.

- Мистеру Сент-Джорджу не следовало бы вас так разочаровывать, - сказал Пол Оверт.

- Вы разочаровываете меня гораздо больше тем, что говорите это с таким лицом.

- Но, в конце-то концов, зачем это нужно, непременно становиться писателем? - продолжал молодой человек. - Это такая жалкая, такая жалкая доля!

- Я вас совсем не понимаю, - сказала Мэриан Фэнкорт, и лицо ее сделалось серьезным.

- Ну если, скажем, сравнить его с человеком дела, с тем, который испытал на себе все то, о чем мы только пишем.

- Но что же такое искусство, если не жизнь - вы сами понимаете, что я говорю о настоящем искусстве? - спросила девушка. - Мне думается, что это-то и есть настоящая жизнь: все остальное так нелепо!

Пол Оверт рассмеялся.

- Это ведь так интересно встречать столько знаменитых людей, продолжала она.

- Думается, что да; но ведь для вас же это не ново.

- Как не ново, я никогда никого не видела, я ведь всю жизнь прожила в Азии.

- Что же, мало разве в Азии примечательных людей? Разве вы не управляли в Индии провинциями, и не было у вас там разве пленных раджей и данников-принцев, прикованных к вашей колеснице?

- После того как мне пришлось бросить школу, чтобы туда поехать, я все время была там с отцом. Жилось нам чудно, мы были одни на целом свете! Но вокруг не было никакого общества, а для меня это самое важное. Никаких картин, никаких книг, разве что самые скверные.

- Никаких картин? Как? А разве сама ваша жизнь в Индии не походила на картину?

Мисс Фэнкорт обвела взглядом чудесную галерею, в которой они сидели.

- Ничего, что могло бы сравниться вот с этим. Я обожаю Англию! воскликнула она.

- Ну, конечно, я вовсе не отрицаю, что здесь нам надо кое над чем потрудиться.

- Она еще и до сих пор остается нетронутой, - сказала девушка.

- Это что, мнение Сент-Джорджа?

В вопросе этом сквозила едва заметная и, как ему казалось, вполне простительная ирония, которой девушка, однако, не почувствовала и приняла все за чистую монету.

- Да, он говорит, что она нетронута, по сравнению со всем остальным, ответила она совершенно серьезно. - Он рассказывает о ней столько всего интересного. Послушаешь его, так действительно хочется что-то делать.

- Мне бы, наверно, тоже захотелось, - сказал Пол Оверт, отчетливо ощущая в эту минуту и смысл сказанного, и чувство, которое ею владело, равно как и то, как воодушевляюще звучал этот призыв в устах Сент-Джорджа.

- О, вам... можно подумать, что вы ничего не сделали! Как бы я была рада послушать вас обоих вместе, - воскликнула девушка.

- С вашей стороны это очень любезно, только у него ведь свой собственный взгляд на вещи. Я склоняюсь перед ним.

Лицо Мариан Фэнкорт сделалось на минуту серьезным:

- Вы считаете, что он настолько совершенен?

- Далек от этой мысли. Среди его последних книг есть такие, которые кажутся мне ужасно плохими.

- Да, конечно... он это знает.

- Как - знает, что они мне кажутся ужасно плохими? - изумился Пол Оверт.

- Ну да, во всяком случае, что они не такие, какими ему хотелось бы их видеть. Он сказал, что ни во что их не ставит. Он мне такие удивительные вещи рассказывал - он такой интересный.

Пол Оверт был поражен, когда узнал, что знаменитый писатель, о котором они говорили, был вынужден сделать столь откровенное признание и унизил себя, сделав его невесть кому: ведь, как ни прелестна мисс Фэнкорт, все-таки это совсем еще юная девушка, которую он повстречал случайно в гостях. Но именно таким было в известной мере и его собственное чувство, которое он только что высказал; он готов был простить своему старшему собрату все его погрешности не потому, что не дал себе труда углубиться в его романы, но как раз потому, что он в них внимательно вчитался. Его благоговение перед ним наполовину состояло из нежного чувства, которое он испытывал к тем наскоро наложенным штрихам, к которым - он был в этом уверен - сам писатель относился наедине с собою крайне сурово и за которыми скрывалась некая трагическая тайна его личности. У него должны были быть свои основания для этой психологии a fleur de peau [здесь: поверхностного отношения к жизни (фр.)] - и основания эти могли быть жестоки; и от этого он только становился еще дороже для тех, кто его любил.

- Вы возбуждаете во мне зависть. Я сужу его, я нахожу в нем недостатки, но... я люблю его, - решительно сказал Оверт. - И то, что я в первый раз в жизни его вижу, для меня большое событие.

- Как это важно, как это великолепно! - вскричала девушка. - Как я буду рада вас познакомить!

- Если это сделаете вы, то лучшего и не придумать, - ответил Оверт.

- Он хочет этого так же, как и вы, - продолжала мисс Фэнкорт, - только до чего же странно, что вы до сих пор еще не знакомы.

- Не так уж это странно, как может показаться. Меня столько времени не было в Англии, за последние годы я несколько раз уезжал.

- И, однако, вы пишете о ней так, как будто безвыездно здесь жили.

- Может быть, как раз потому, что я уезжал. Во всяком случае, все лучшие куски написаны за границей, и притом в самых печальных местах.

- А почему же в печальных?

- Да потому, что это были курорты, куда я возил мою умирающую мать.

- Умирающую мать? - с участием прошептала девушка.

- Мы все время переезжали с места на место в надежде, что ей станет легче. Но легче ей не становилось нигде. Мы ездили на эту мерзкую Ривьеру (я ее ненавижу!), в Верхние Альпы, в Алжир и очень далеко - это была отвратительная поездка - в Колорадо.